В канун Нового года Огарнова привезла полковнику очередное УДП и почту. Еще не подъезжая к хате Цимбала, она попридержала коня, онемев от поразившей ее картины.

Старик озорно рубил топором полковничий протез, а полковник, прыгая на одной ноге с помощью бамбуковой палки, умолял того оставить хотя бы металлическую арматуру.

— Обезножил меня! Перестань, говорю! — покрикивал он, хохоча и вместе с тем держась в благоразумном отдалении от расходившегося Цимбала, а тот, взмахивая топором, приговаривал:

— От тебе, собанюка! Шоб тебе на руках ползать! От тебе!

— Привет от мирного населения! — издалека крикнула Огарнова и свистнула по-разбойничьи. — Бейтесь до полной победы!.. — и глазами позвала к себе Воропаева, явно не желая вступать на неспокойную территорию Цимбала.

— Чего это он? — небрежно спросила она, лузгая семечки.

— Да ну его, старого чорта, — отдуваясь, пожал ей руку Воропаев. — Мне на работу давно пора, а он не пускает. Что нового привезли, Огарнова?

Снисходительно кривя губы, Огарнова, прежде чем отдать ему сверточек с продуктами, сказала, театрально вздохнув:

— Ну, видала я эту самую вашу райкомовскую Лену. Ничего… Что вы в самом деле? Жили бы с ней, ей-богу…

Воропаев оперся на оглоблю, еще ничего не понимая. А Огарнова что-то ворчала, передвигая поклажу на подводе.

— Я как сказала ейной мамке — та с катушек долой: «Всю жизнь, говорит, только о том и мечтала, чтобы моему полковнику счастье сотворить, но только, говорит, едва ль. Гордый характер…» Это о вас так.

«Вот, господи, пошлет же судьба навстречу этакую дуру». Он отпрянул от лошади и присел на завалинку.

— Да зачем же вы, чорт вас побрал, зачем же вы лезете в мои дела? Кто вас просил меня сватать? Вы же мне теперь всю жизнь в их доме испортили!

Огарнова свалила наземь мешок с картошкой, подсела рядом, смеясь сквозь семечки на губах.

— А идите вы! — и толкнула его в бок. — Испортила ему! А чего вам, слушайте, портить!.. Еще скажете, вы ее, дескать, не любите, она вас тоже не любит… Слушайте, что я скажу… Ленка не плохая баба, честное слово, не плохая. Скажете, у ней девочка? Ну, так что ж, — а у вас мальчик, как раз сойдется… Ай, не говорите мне! Знаю я ваше житье! Немытый больше месяца ходите! Белье с одних дырок, как та сетка для рыбы. Бросьте вы мне!

Она взяла Воропаева под руку и, прижав к себе, заглянула ему в глаза.

— Приветы от всех наших… На районном совещании нас, Алексей Витаминыч, похвалили… О вас тоже был большой разговор.

Роли быстро переменились. Новость, которую Воропаев не ожидал получить от Огарновой, тем больше его обрадовала, что меняла направление разговора.

Он наклонился к самым ее глазам.

— Ну, ну, ну… Да говорите же, — ласково улыбнулся он.

В первую минуту она по привычке хотела подшутить над ним, сказав, что ему теперь только замяукать, — так он похож на кота с пойманной мышкой, — но вдруг сочла пример этот для себя неприличным, мягко потянулась и отвела глаза в сторону, отчего лицо ее ощутило на себе его дыхание, и стала, запинаясь, рассказывать, о чем он просил. Впрочем, она тотчас забыла, о чем именно он ее просил, и, быстро проболтав, что в районе сначала обвинили Воропаева, а потом одобрили и ставят другим в пример, замолчала. Но тут же опять принялась болтать о Лене, доме Воропаевых и о делах колхоза.

Из ее болтовни Воропаеву удалось разобрать, что Корытов, которого она видела третьего дня, беседовал с нею около часу и через каждые две-три фразы приговаривал: «Это ты обязательно передай своему полковнику». Тут Огарнова опять на мгновение остановилась и, откашлявшись, произнесла смешливым голосом:

— А я Корытову: «Какой он мой? Что я ему — колхозная полевая подруга, чи як? Он, говорю, мене не любит». А товарищ Корытов развел руками, говорит: «То, говорит, не в моем подчинении, но я так думаю, что это обстоятельство нам придется тебе записать как недовыработку…» Ей-богу! Такой шутник, если бы вы знали! Я ему потом говорю: «Товарищ Корытов, давайте мы полковника женим на вашей Ленке…» А он: «Что ты, что ты, говорит, последние кадры мои», — а я уж вижу, понимаю, какие там кадры и для чего, — подмигнула Варвара. — Я ему говорю: «А чего ж нет? Заслуженный человек, личность крупная, вдовый… Верно?» — спрашиваю его. «Верно, говорит, Огарнова, только погоди пока сватать, пусть Воропаев оклемается, тогда уж…» Ох, и хитрый этот ваш Корытов, я его насквозь изучила…

Воропаев встряхнул ее, как остановившиеся часы. Похохотав, она стала продолжать о колхозе, и как ни бедно и бестолково она рассказывала, можно было все же понять, что дела в нем идут неплохо, потому что народ уверовал, что собственных сил и собственного уменья ему хватит.

— А тут у них плохо? — спросила она, остановившись с разбега, так что ему пришлось переспросить ее.

— Что? Ах, да… Плохо, очень плохо.

— А что же вы им выход не укажете? На вас все надежды.

— Людей я тут еще не вижу; не знаю, на кого опереться, — огорченно признался он, тут же пожалев, что сделал это.

И Огарнова немедленно воспользовалась его признанием, но в другом направлении — будто он доверял ей что-то очень греховное и ей предстояло разделить с ним ответственность за этот грех.

— А нас, Алексей Витаминыч, вы разве знали? — точно напоминая ему о чем-то личном, спросила Огарнова. — Меня вы даже очень просто не знали, пока я сама до вас не выкатилась. Ей-богу, я вас тогда чуть не убила, вы знаете, а потом так привязалась, будто к родному. Мой Виктор аж ревновать меня, вы знаете, начал. «Вы, говорит, мне со своим полковником все дела путаете». Подумайте только, чего сказал, подлец! — произнесла она с явным удовольствием, гордясь подозрением мужа.