Симпозиум организовали так, чтобы не очень перегружать ученых. Поляков и его советские коллеги побывали в музее, один из вечеров провели в мюзик-холле, другой — в гостях у местного корифея микробиологии. Собралось много гостей, и было достаточно шумно. Рядом с Михаилом Петровичем сидела молодая красивая женщина, выступавшая на симпозиуме с докладом буквально вслед за ним.

Мадлен, так она просила себя называть, вела исследования в той же области и сейчас рассыпалась в комплиментах. За иными угадывалось обычное женское кокетство, другие же больше походили на вопрос: «О, не обессудьте, женская любознательность». Ее интересовала не только наука, но и жизнь Москвы и самого профессора в Москве.

— У вас, конечно, есть хобби, есть много друзей...

— Да, конечно, я коллекционирую военные мемуары и все, что с ними связано.

— Вы были на войне?

— Да, но мне не повезло. Попал в плен. Правда, удалось бежать и связаться с французскими партизанами. Вместе с ними воевал в отряде маки.

Мадлен оживилась:

— Маки? О, это великолепно! Я должна познакомить вас с отцом своего большого друга. Вам будет очень интересно, он имеет Почетный знак участника Сопротивления. Они оба, отец и сын, милые, добрые люди. Представляют какую-то латиноамериканскую фирму, поставляющую на европейский рынок химико-биологические препараты. Отец и сын приехали сюда, чтобы установить контакты с некоторыми научными лабораториями.

Гости поднялись из-за стола, а Мадлен, взяв Полякова под руку, увела его на веранду. Отсюда открывался чудесный вид на отлично ухоженный парк. Был жаркий июльский день, все кругом уже погружалось в сиреневые сумерки, и в дымке их терялась чарующая красота молоденьких березок. Профессор только угадывал их и мысленно уносился в родное Подмосковье, на свою дачу, на речку. Михаил Петрович устало, отсутствующим взглядом осмотрелся кругом, забыв о симпозиуме, о Мадлен, об «отце и сыне», поставляющих какие-то препараты. Но его спутница не замедлила дать о себе знать.

— Я не мешаю вам? Вы о чем-то задумались? — И она лукаво-укоряюще посмотрела на него загадочно сощуренными глазами.

Поляков без смущения глянул в ее лицо и извинился.

— Березы всегда будят в памяти русского отчий дом. А я к тому же... Есть такой грех... Иногда балуюсь стихами. Вы не сердитесь? Ну вот и прекрасно. Я вам говорил, что война сблизила меня с французами, и я хорошо запомнил слова моего друга-парижанина: «Яд обиженной женщины острее змеиного яда...»

Мадлен рассмеялась:

— Он прав, ваш друг, и хорошо, что вы помните эту французскую мудрость. Женщины Франции умеют любить и ненавидеть. Вы помните «Мадемуазель Фифи» Мопассана?

Разговор пошел на литературные темы. Ей нравился благодушно усмехающийся О. Генри, а Полякову — иронически улыбающийся Анатоль Франс. Но литературная беседа длилась недолго. Мадлен довольно резко прервала ее:

— Итак, я хотела бы уточнить: завтра мы обедаем в обществе моих друзей. Вчетвером. Вы не возражаете?

Он сразу не ответил, а она настойчиво продолжала:

— Поверьте, вам будет интересно.

Мадлен уже не щебетала и не кокетничала. Теперь с Поляковым вела разговор энергичная деловая женщина. И профессор, мгновенно уловив эту перемену в тоне Мадлен, заметил:

— Я не уполномочен вести какие-либо деловые переговоры...

— О, господин Поляков, к чему эти предупреждения? Никаких деловых разговоров. За столом встретятся товарищи по оружию.

— Почему же только вчетвером? А мои друзья, коллеги?

— Среди них тоже маки?

Поляков пожал плечами.

— Ну что же... Мне действительно приятно встретить товарища по оружию. Возможно, у нас найдутся общие знакомые. Кстати, у меня есть еще одно хобби. Я переписываюсь с боевыми друзьями по отряду маки. Собираю их письма, фотографии, сувениры, марки.

— Теперь ваша коллекция пополнится. Итак, до завтра, Мы вас будем ждать...

В условленный час Поляков спустился из номера в ресторан. Он сразу заметил столик в углу, где лицом к входу в зал сидела Мадлен, а два ее друга сосредоточенно посасывали соломки, торчавшие из больших бокалов. Мадлен курила сигарету, картинно отставив палец с большим перстнем. Профессор уже при первой встрече приметил это кольцо с аметистом и эту ее манеру курить. Увидев профессора, француженка приветливо помахала ему. Поляков подошел к столику и вздрогнул. Лицо самого старшего из тех, кто сидел за столом — Мадлен отрекомендовала его как участника Сопротивления, — показалось ему удивительно похожим на лицо человека, которого он видел лишь несколько часов, но запомнил на всю жизнь. Так бывает. Годы не стерли в памяти образ испанца, ночевавшего в их отряде маки, выдавшего себя за бойца интербригады, сражавшейся под Мадридом. Утром он неожиданно исчез, а днем на партизан обрушился отряд гитлеровцев. Позже станет известно — их привел в лес испанец...

Профессор был ошеломлен. «Нет, вероятно, это ошибка, подвела зрительная память. А большое родимое пятно на лбу? А эти крупные черты лица? А эти большие глаза: сейчас настороженно поглядывающие на «соратника по былым сражениям»? Может, Полякову показалось, однако он уловил в них искорки смятения. Но вспыхнув, они мгновенно погасли. И теперь господин Кастильо взирал на русского спокойно.

Поляков предложил выпить за встречу боевых друзей, за победу, за мир на земле. Но Кастильо — это был он — поспешил перевести разговор на другую тему. Ему кажется, что пора ученым установить более тесные, непосредственные контакты с деловыми людьми, без оглядки на пограничные кордоны.