И как же я сразу не узнал лицо прославленного Шантидевы, наставника искусства повседневного сострадательного действия, который тринадцать веков назад оставил нам полный и совершенный путеводитель по праведной жизни? Хотя, сказать по правде, у меня толком не было времени на то, чтобы разглядеть его, ибо он бросился мне навстречу, сократив наполовину мой путь к чинаре, закинул руку мне на плечо и увел меня в тот прелестный уголок Сада, где ручеек, вытекающий из фонтана, журчит вдоль восточной стены, прокладывая себе дорогу сквозь цветущие растения. Этот источник живительной влаги позволяет им наслаждаться редкой возможностью ежедневно одеваться в яркий пурпур и золото, не дожидаясь нечастых гроз - обычной для пустынных растений причины принарядиться, да и то всего лишь на несколько часов.

–  Вижу, ты разочарован. Понимаю, - с видом моего давнего товарища забасил он глубоким радостным голосом, подобно яркой лампе проливая на меня тепло и свет своей улыбки.
– Что толку постоянно думать о путешествии, да так в него и не отправиться?

Я уже отчасти попривык к таким внезапным- а каким же еще?
– экспромтам Мастеров Сада; до меня давно дошло, что они, похоже, знают все мои мысли. А еще я узнал, что поскольку, как считается, они уже достигли сверхъестественных уровней сознания, то им так же легко выражаться на языке метафор, как и на языке реалий, к которым эти метафоры относятся. Непонятно? В данном случае я просто хочу сказать, что я понял, что он понял, что я хочу научиться по-взрослому воплощать в жизнь пусть еще детское состраданьице, которое начинало вовсю гореть в моей груди; а также, что я хочу немедленно и вплотную заняться неотложными делами: реальными поисками и действенной, практической помощью моей матери и решению загадки госпожи Сада.

Вдруг он остановился как вкопанный и подхватил меня под руку. Мы сцепились локтями, как два солдата, давшие друг другу клятву стоять до последнего.

–  Ты обрел сердце, - просто сказал он, - стань же Воином.

Его слова и странный жест полностью застали меня врасплох, потому что еще ни разу в моей жизни я не думал о слове «воин» применительно к себе.

–  Кем-кем?
– слегка оробев, переспросил я.

–  Воином, - с чувством произнес он, - изначальным Воином.

Воином, который убивает саму смерть; не только твою собственную, но и смерть всех остальных.

Я много чего наслушался в Саду, достаточно для того, чтобы понимать, что Учитель Шантидева и не думал шутить. Он даже не преувеличивал. Я затих и приготовился слушать.

–  Воин, - начал он, - действует шестью различными путями; так, по крайней мере, это выглядит с его точки зрения. Он действует путем совершенств.

–  Научи меня этим совершенствам, - попросил я, - пожалуйста.

–  Совершенства - это деяния, которые делают тебя совершенным; в тот день, когда они будут истинно совершенными, ты станешь Просветленным и сможешь по-настоящему остановить страдания других и обрести свой собственный окончательный покой.

Начнем с даяния. Воин отдает все, что имеет: отдает все вещи, которые у него есть, отдает все добро, которое когда-либо сотворил, отдает даже свое тело.

–  Я - отдаю, - ответил я, обратив свой ум к даянию.
– Скажу, не кривя душой, - скорее часто, чем редко я даю людям то, в чем они нуждаются, когда владею тем, что им нужно.

–  Владеешь?
– переспросил он, как будто слово это было ему незнакомо.

–  Владею, обладаю, располагаю. Вещи, которые мне принадлежат, - короче, моя собственность.

Учитель Шантидева хихикнул и спросил:

–  А чем ты владеешь?

–  Ну, разными своими вещами, - ответил я, - куртка, что на мне, дома там книжки разные, в спальне - кровать, в стойле - конь, и все такое.

–  Куртка, говоришь?
– невинно спросил он.

–  А что? Куртка как куртка, я ее надеваю, когда холодает.

–  И ты владеешь своей курткой?
– продолжал он выспрашивать.

–  Ну конечно, - ответил я, теряя терпение, - кто ж еще, как не я?

–  И ведь верно, - задумчиво проговорил он.
– А в чем выражается то, что ты ею владеешь?

–  Как это - в чем? Она моя, захочу - надену, захочу - сниму, захочу - вообще продам! Что хочу с ней, то и делаю. Только я, и никто больше.

–  Продам-сниму-надену?
– передразнил он.
– Когда хочешь - надеваешь, когда хочешь - снимаешь, когда хочешь - продаешь?

–  Именно!
– ответил я, не понимая, к чему он клонит.

–  Итак, ты можешь сказать определенно, - продолжал настаивать Шантидева, - что эта куртка будет у тебя и завтра? Что ты полностью распоряжаешься этой курткой?

Я не отвечал, задумавшись. Владеть - значит распоряжаться; я владею своей курткой, потому что распоряжаюсь ею, в том смысле, что могу оставить ее себе, а могу отдать, и никто, кроме меня, не может принять такого решения. Но можно ли с уверенностью сказать, что эта куртка и завтра будет моей?

Я прилежно размышлял, пока наконец истина не вырвалась наружу:

–  Нет, я не могу сказать, что моя куртка и завтра останется со мной.

У меня ее могут отнять или, скажем, стащить. Я могу ее порвать, зацепившись за гвоздь. Она может обветшать и развалиться на куски по дороге домой. Она даже может - я еще глубже задумался - потерять своего хозяина. Такова уж природа всех курток: они стареют, они изнашиваются, они протираются до дыр, они разваливаются и, таким образом, покидают нас, или, наоборот, мы покидаем их, когда умираем, и вот уже пошла моя курточка гулять по свету в поисках нового хозяина: другие люди берут ее и примеряют на себя - вдруг кому она окажется впору.