Дул легкий попутный ветер, шипела под форштевнем вода, были поставлены все паруса. Торговое судно, на котором мы плыли, сидело низко: видно, нагружено было хорошо и поэтому даже под всеми парусами ход был невелик. Я обошел по палубе все судно, осматриваясь на всякий случай и стараясь запомнить, где что находится. На носу стояла маленькая пушечка, я внимательно ее осмотрел, меня что-то тревожило, было какое-то малообъяснимое чувство тревоги. На палубу вышел и Филипп. Мы поздоровались, и посол пригласил меня в каюту позавтракать. Вино я пить не стал, дав себе слово во время морского перехода быть трезвым. Мы часок поболтали и отправились исследовать судно дальше. По-моему, это была каракка. Филипп не знал, а у матросов спросить не получалось. Команда была разношерстной по национальному составу – немцы, французы, голландцы. А я знал, кроме русского, разговорный татарский и немного английский, да и тот, наверное, мало кто смог бы понять, все-таки за четыре века и язык меняется. На судне, кроме трюмов, было еще несколько палуб, где были жилые помещения команды, камбуз – кухня по-сухопутному, шкиперская и другие, мне не совсем понятные помещения. С третьей палубы меня невежливо попросили, как потом перевел Филипп, чуть не приняли за шпиона. Я встал на палубе и, опершись на перила, с удовольствием вдыхал теплый морской воздух. Слева вдали показалась полоска земли, матросы на судне забегали живей, подошедший Филипп, стоя с бутылкой вина в руке, пояснил – пролив, узкое место, часто бывают нападения пиратов, ведь крупным судам маневрировать здесь трудновато. Я спустился в каюту, зарядил мушкет и штуцер, пистолеты были заряжены давно, еще в начале поездки. Поднявшись на палубу, я увидел невдалеке небольшую, по морским, конечно, меркам, шхуну. Она держала курс наперерез курсу «Святой Магдалины». Похоже, худшие прогнозы начинали сбываться. Вместе с Филиппом мы подошли к капитану, он стоял на корме, рядом с рулевым и боцманом. Они о чем-то тревожно переговаривались, показывая пальцами на приближавшуюся шхуну. Из перевода Филиппа я понял, что это пираты. Судя по быстрому сближению кораблей, было понятно, что нам не уйти, ход торгового судна был невелик, а шхуна шла под полными парусами очень резво. На носу два матроса возились у единственной небольшой пушечки, разворачивая ее в сторону шхуны, вот грянул выстрел, но ядро шлепнулось, подняв кучу брызг довольно далеко от пиратов. Не мешкая более, я бросился в свою каюту, за пояс затолкал пистолеты, на оба плеча повесил ружья и в руки взял по мешочку с порохом и пулями. Поднявшись на палубу, перебежал ближе к носу судна, оттуда обзор был лучше. На приближавшейся шхуне уже были видны толпившиеся на палубе люди, в руках у них были видны сабли, видно, готовились к абордажу. Я улегся на палубу, прицелился в толпу и спустил курок. Сзади раздался смех, обернувшись, я увидел боцмана. Он показывал на меня пальцем и что-то быстро говорил, Филипп перевел – он говорит, чтобы отбиться, нужны несколько больших пушек и хорошая команда, а не этот сброд, ружьем ничего не сделать. Ну-ну, посмотрим. Быстро перезарядившись, я снова выстрелил из штуцера в людей на шхуне, с удовлетворением отметив упавшего. Со всей возможной скоростью я стал перезаряжать штуцер и вел прицельную стрельбу. Толпа готовившихся к штурму пиратов после каждого моего выстрела уменьшалась на человека. Поняв, что моя стрельба приносит значительный урон, пираты стали укрываться за надстройками, выстрелив несколько раз из мушкетов в нашу сторону, не причинив, впрочем, никакого вреда, ведь между нами было около двухсот метров, кабельтов по-морскому. Матросы у пушки успели выстрелить еще пару раз, но с нулевым результатом. Пока я имел преимущество в дальности и точности и старался его использовать. Боцман перестал хохотать, видя результативность стрельбы, и теперь глядел с интересом. До сближения на мушкетный выстрел – около пятидесяти метров – еще было время, и оно не пропало для меня даром, еще троих разбойников я успел ранить или убить. Команда нашего судна под руководством капитана готовилась к отпору, в руках матросов поблескивали короткие сабли и пистолеты. Ухватив под руку боцмана, я кинулся к носовой пушке, где бестолково суетились горе-канониры. Я уже понял, в чем их ошибка, – они не брали упреждение. Отодвинув матросов в сторону, я стал наводить пушечку сам, рукой указал на матроса с горящим фитилем, тот поднес его к затравочному отверстию. Ба-бах! Я смотрел на приближавшуюся шхуну, пытаясь увидеть результат. Отличное попадание, прямо под основание мачты. Мачта накренилась и с грохотом упала, повиснув на винтах. Ход шхуны сразу упал, и ее стало разворачивать к нам левым боком, правый бок под весом упавшей мачты опустился, так что нам стала видна даже небольшая часть подводного борта. Такого случая упускать было нельзя. Вместе с матросами я лихорадочно стал перезаряжать пушку. Надо полагать, пираты очухаются быстро, перерубят винты, и мачта упадет за борт. Ход у них, конечно, будет уже не тот, но корабль выпрямится на киле. Наконец пушка готова к выстрелу. Я тщательно прицелился и всадил ядро прямехонько ниже ватерлинии, которая возвышалась над водой не меньше метра. Схватил мушкет и выстрелил по палубе картечью, стараясь внести побольше сумятицы. Не до топоров им будет под огнем. Знаками пояснил матросам, что надо перезарядить пушку, а сам стал перезаряжать мушкет. Боцман, видя, что исход боя может повернуться в нашу пользу, активно помогал. Вот пушка уже готова, да и мушкет тоже. Снова прицеливаясь, стреляю из пушки, проделав в деревянном борту еще одну дыру. В это время пираты перерубили ванты и канаты и сбросили сломанную мачту за борт, шхуна выпрямилась, и через пробоины от моих ядер в трюм хлынула вода. Поскольку палуба была теперь хорошо видна, я выбрал цель и выстрелил из мушкета картечью, скосив сразу нескольких пиратов. Команда с нашего судна тоже не сидела сложа руки, и раздался нестройный залп. К сожалению, мушкеты и ружья у них были заряжены пулями, а не картечью, да и стрелки они были неважные, однако несколько пиратов, обливаясь кровью, упали. По-моему, разбойничья команда уже была не рада встрече с нами. Убитых уже много, через пробитые борта хлещет вода, а между судами еще метров семьдесят. На абордаж еще рано, а шхуна может набраться воды и затонуть раньше, чем подойдет к нам. Видно, команда решила не тратить время на латание пробоин и все-таки захватить наш корабль. В бортовых отверстиях появились несколько пар весел. Но что могут сделать несколько пар весел на тяжелом судне, которое с каждой минутой оседало все глубже. Со шхуны летели разноязычные проклятия, раздавались выстрелы. Поскольку на нашей «Святой Магдалине» стоял носовой косой парус на бушприте, чтобы судно сохранило управляемость, мы медленно, метр за метром, удалялись от пиратского корабля. На шхуне, видя бесплодность попыток захватить наше судно или даже сблизиться с ним, команда запаниковала, пираты стали бросаться за борт, пытаясь подплыть к нам вплавь. Матросы с торгового судна выстрелами отгоняли их, другие пираты пытались спуститься в шлюпку, до этого болтавшуюся за кормой. Было уже понятно, что шхуна обречена и скоро затонет, а все мы будем свидетелями катастрофы. Но жалости или сочувствия я не испытывал, жестокое время – жестокие нравы. Или мы их утопим, или они нас взяли бы в плен, и какова была бы наша судьба, одному Богу известно. Нас могли продать в арабские порты на галеры, а могли и сразу убить, чтобы не оставлять свидетелей, но в любом варианте участи нашей нельзя было бы позавидовать. Несколько пиратов ухватились за концы веревок, свисавших с корабля для различных целей, и теперь только сам дьявол мог бы отцепить их руки. Капитан распорядился втянуть их на судно, связать и допросить. Будут врать или молчать – отправить на корм рыбам, скажут все – бросить связанными в трюм, чтобы разобраться на берегу – кто предводитель, чье судно, из какой страны. Отношения на Балтике в это время были странными, враждовали почти все прибрежные страны, и занимались морским разбоем все, кому не лень, даже страны Ганзейского союза иногда не брезговали поживиться легкой добычей, если она им была по зубам. В данном случае повезло нам. Мы отошли от гибнувшей шхуны метров на пятьдесят-семьдесят и наблюдали за агонией корабля. Почти все члены команды пиратской шхуны покинули ее, прихватив кто обломок мачты, кто успев взобраться на переполненную шлюпку, которая спешно на двух парах весел пыталась покинуть место трагедии. Сама шхуна набрала воды, нос ее уже зарывался в воду, и волны перехлестывали через палубу, вот она начала накреняться. Крен достиг градусов пятидесяти, с треском сломалась вторая мачта, судно накренилось еще больше и вдруг, резко перевернувшись и показав заросшее водорослями брюхо, пошло ко дну, пустив целую кучу воздушных пузырей из трюма. Мы молча смотрели на гибель корабля, и почти каждый мысленно представил, что, одержи пираты верх, то же могло произойти и с нами. Пираты на перегруженной шлюпке уже успели уйти кабельтова на два. Догонять и топить мы их не стали, если на шлюпке нет пресной воды или компаса, Бог их приберет, или кто-то, польстившись на легкую добычу, возьмет их в плен на продажу в качестве рабов или на весла на галеры. Участь их в любом случае незавидна, но судьбу свою они выбрали сами. Столкновение благополучно разрешилось в нашу пользу, и я уселся чистить свои ружья. Со стороны кормы приближалась целая делегация – капитан, боцман и рядом семенил пьяненький Филипп. Вероятно, решив, что настает наш последний час, он решил выпить все свое превосходное вино, чтобы оно не досталось врагу. Остановившись передо мной, капитан произнес прочувствованную речь. Я ни черта не понял, поскольку говорил он на голландском, пьяный Филипп, заплетаясь языком, пытался с пятого на десятое перевести. Насколько я понял, капитан благодарил за участие в обороне от пиратов, был безмерно благодарен за спасенный корабль и груз и спрашивает, сколько я хочу получить и в какой валюте – он может заплатить соверенами, талерами, гульденами или ливрами.

Еще во время благодарственной речи я встал и отложил в сторону ружья. Попросив Филиппа перевести, ответил, что денег не возьму, поскольку защищал и свою жизнь тоже, но господин капитан должен учесть опыт и заняться выучкой команды и усилить вооружение корабля. Капитан выслушал, покивал головой и повторил несколько раз:

– Гут, гут.

Отстегнул с пояса шпагу, преподнес ее мне в подарок, пригласив в свою каюту отметить чаркой доброго вина наше благополучное спасение. Стоявший рядом боцман, которого звали Ксавьер, виновато улыбаясь, попросил извинения за то, что не верил в мои силы при нападении пиратов. Извинения были приняты, мы с капитаном отправились в каюту, а поскольку Филипп еще держался на ногах, боцман повел его в каюту, заодно прихватив по моей просьбе и мои уже вычищенные ружья. Капитанская каюта была велика, если не сказать – огромна, занимая кормовую часть палубы. Увешанная коврами в восточном стиле, на стенах изящные канделябры, у окон – именно окон, а не иллюминаторов, стоял великолепной работы резной стол, одну часть поверхности которого занимали навигационные приборы – линейка и свернутые в рулон карты, а другую половину украшали бутылки с винами и закуски. Капитан благосклонно пододвинул мне кресло, я положил рядом с собой подаренную шпагу и сел. Взяв в руки бутылки с вином, я изучил этикетки, причем не только с целью узнать название и год сбора урожая. Мне было интересно, как оформляют здесь бутылки, этикетки, чем закрывают горлышки. Я повертел все бутылки, удовлетворив свое любопытство, и поймал на себе внимательный взгляд капитана. Поскольку я долго изучал бутылки, он, вероятно, подумал, что я гурман и тонкий знаток вин, и его уважение ко мне только возросло. Капитан выбрал бутылку по своему вкусу и повернул этикеткой ко мне. Поскольку я не пробовал ничего из увиденного, я кивнул головой, и капитан разлил вино по чаркам. Мы чокнулись, и я с наслаждением выпил превосходного вина. Поскольку утром я толком не позавтракал, а во время боя аппетит только вырос, уговаривать себя закусить не пришлось. Мы общались на какой-то тарабарской смеси русских, английских, французских слов, больше объясняясь жестами. После третьей чарки взаимопонимание стало полным и мы хорошо понимали друг друга. Капитан втолковывал мне, что не ожидал увидеть в московите столь умелого стрелка, канонира и смелого и решительного человека и теперь я могу всегда рассчитывать на его дружбу. Я скромно заметил, что просто ружья у меня отличные. «Я, я, зер гут», – он тоже обратил внимание на столь дальний и точный бой моих ружей и тут же поинтересовался – чье оно, голландское, испанское или английское. Услышав, что русское и произвожу их именно я, очень удивился, поинтересовался ценой. В конце концов мы договорились встретиться после окончания моей поездки к французскому королю. Он выяснит рынок сбыта, сейчас почти везде идут баталии и хорошее оружие нужно везде, и цену. Можно сделать хороший гешефт, я поднял большой палец. Мы хлопнули по рукам и, выпив еще по одной чарке, расстались, довольные друг другом.

Через неделю мы медленно входили в порт Гавра. Капитан на пирсе вежливо с нами раскланялся, матросы по его распоряжению в знак особого уважения снесли наши вещи с судна. Филипп нанял закрытый экипаж, и мы двинулись в Париж. Париж – увидеть и умереть, но это не про Париж Средневековья. Никакой Эйфелевой башни – этого символа Парижа наших дней. Улицы, мощенные камнем, но по ним текут нечистоты, некоторые улицы столь узки, что даже один экипаж едва не задевал стены. Дома везде каменные, в несколько этажей, и солнце заглядывает на них лишь в полдень. Между этажами противоположных зданий натянуты веревки с сохнувшим бельем, на мостовой толпы не очень хорошо одетых людей. И это Париж? Да в Москве нарядно одетых людей в несколько раз больше. Поскольку Филипп по поручению короля старался быстрее выполнить поручение, мы сразу же направились в Лувр, тогдашнюю резиденцию короля, Людовика ХIII Справедливого.

Дворец и снаружи, и внутри был великолепен. Нас сначала не захотели пропускать, но вызванный начальник дворцовой стражи сразу узнал Филиппа, и, когда тот предъявил письмо короля, нас сразу провели к монарху. Мне запомнились длинные переходы со стоящими у дверей гвардейцами, почему-то вспомнился д’Артаньян, а ведь он мог быть где-то здесь. Сопровождающий остановил нас в большой, богато украшенной комнате. Я подошел к стене и стал рассматривать гобелен. Филипп нервно шагал по комнате. Вдруг открылась боковая дверь, которую я раньше не заметил, и вышел король. Если бы не Филипп, который бросился перед ним на колени и поцеловал протянутую руку, я и не понял бы, что передо мной король. Небольшого роста, с одутловатым лицом, украшенным тонкими усиками, в каком-то нелепом головном уборе, домашнем халате, впрочем, расшитом золотым шитьем, туфлях с серебряными пряжками, он не производил впечатление венценосной особы, под чьим влиянием и управлением находилась половина цивилизованного мира. Филипп что-то быстро заговорил по-французски, указывая на меня. Я также опустился на одно колено, склонив голову. Наконец король Людовик милостиво разрешил встать и стал внимательно меня рассматривать. По всей видимости, впечатление, которое производил он на окружающих и подданных, его не интересовало, ведь он король.

– Это о тебе рассказывал нашей особе посол? Ты и есть знаменитый лекарь из Московии? – Я кивнул. Капризным голосом король продолжил: – Ты должен вылечить моего сына, моего единственного законного наследника, чтобы не прервалась династия.

Я кивнул: а что мне оставалось? Король направился к потайной дверце, за ним Филипп, я пристроился в хвост процессии. Темными, плохо освещенными узкими переходами, мы прошли по дворцу, периодически король, приникая к отверстиям в стене, осматривал комнаты семьи и свиты, затем мы неспешно следовали дальше.

Наконец мы остановились, король открыл скрытую дверцу, и мы вошли в освещенную множеством свечей большую комнату. На стенах висели гобелены, шаги скрадывал толстенный ковер, высокие окна были закрыты шитыми золотом вишневого цвета тяжелыми шторами. Посреди комнаты стояла здоровенная кровать под балдахином. Спальня наследника, догадался я. Возле кровати стояла сиделка, увидев короля, она присела в реверансе и отошла в сторону. Мы подошли вплотную к кровати, и я увидел наследника. Узкое бледное лицо юноши лет пятнадцати-шестнадцати было нездорового землистого оттенка, кожа рук была в расчесах. На нас он не обратил никакого внимания. Король о чем-то с ним коротко переговорил и, благосклонно кивнув, удалился. Я присел на кровать и принялся осматривать больного. Для меня он не был сыном короля, единственным наследником, будущим властителем страны, а просто больным подростком. Пульс частил, но был хорошего наполнения, при ощупывании живота в его левой половине явно ощущалось какое-то образование. После долгих расспросов с помощью Филиппа диагноз начал вырисовываться – было похоже на заболевание почек, то ли опухоль, то ли гидронефроз. Более точно в этих условиях сказать было нельзя. В том, что нужна операция, сомнений не было. Вопрос: когда и сможет ли кто-нибудь ассистировать? Я попросил Филиппа выйти. В ярко освещенном коридоре я обрисовал ситуацию – нужна операция и нужен помощник, не боявшийся вида крови, может быть, кто-то из местных медиков. Насчет медиков Филипп пообещал узнать завтра, а теперь потянул меня за руку в сторону королевской спальни. Без соизволения короля ни один из медиков не мог делать какие-либо манипуляции. У дверей спальни стояли со шпагами два гвардейца. Филипп остановился и спросил по-русски, хорошо ли я взвесил свое решение. Если исход будет благополучным, лекарь будет осыпан почестями, это понятно. Но если наследник умрет, еще неизвестно, как сложится моя, да и его судьба, уцелеют ли наши головы на плечах. Я задумался. Наркоз, можно сказать, хреновый – только настойка опия, помощника найду ли? Кровь перелить нельзя, поскольку невозможно определить группу крови, освещение слабое, набор инструментов скудный. Любой трезвомыслящий человек отказался бы, но если не делать ничего, парень умрет, это как пить дать, а для чего я проделал такой долгий путь? Я решился, кивнул на дверь – пошли. Король сидел на стульчике перед маленьким инкрустированным столиком и раскладывал пасьянс. Мы вошли и замерли, лишь Филипп кашлянул, привлекая внимание. Через несколько долгих минут король повернул голову. Я набрал воздуха в легкие:

– Наследника надо оперировать – исход заранее предсказать не могу, может быть, и самый плохой, но если не делать ничего, через несколько месяцев у Франции не будет наследника короля.

Выдохнув все на одном дыхании, я попросил Филиппа перевести как можно точнее. Посол испуганно поглядел на меня и дрожащим голосом перевел. Король встал, подошел поближе и заглянул мне в глаза. Противостояние взглядов продолжалось долго. Наконец он отвернулся и сказал:

– А ты, лекарь московский, смелый человек. Таких слов мне не говорил никто. Ты или глуп, или очень искусен в своем ремесле. Мне надо подумать, о решении узнаете в свое время.

Мы склонились в поклоне и вышли. Филипп платочком вытер вспотевший лоб. Мне кажется, что он уже успел пожалеть о своем длинном языке: сидел бы сейчас в Москве, пил вино, и какая ему разница, кто будет следующим королем? Филипп провел меня в отведенные мне покои, куда тотчас явился слуга узнать, не угодно ли чего господам. Господам было угодно в туалет и подкрепиться. Ели мы уже давно, и я успел проголодаться. После туалета мы вымыли руки в тазу с теплой водой, где плавали лепестки роз, и сели за обеденный стол. Нам принесли жаркое, фрукты и, конечно же, вино. Наевшись, мы улеглись спать. Утро вечера мудренее. Выспались отменно на пуховых перинах, спали долго, солнце не пробивалось через плотные шторы. Когда встал, Филипп дернул за витой шнурок, вошли слуги в зеленых ливреях, принесли тазы с водой, кушанья на подносах. Я хотел после завтрака побродить по дворцу, но Филипп отсоветовал. Если все пройдет успешно, он пообещал лично показать самое интересное, например, рыцарский зал или галерею портретов, тронный зал. А теперь нам надо ждать решение короля. Ну что же, ждать так ждать. Я отодвинул штору и огляделся. Каменные стены дворца украшали башенки, окна всех этажей были стрельчатыми, часть из них с мозаикой. На мощенной камнем площади перед дворцом стояли кареты приехавшей знати. У входа во дворец как раз происходила смена караула, я засмотрелся и не услышал, как в комнату вошел слуга. Нас приглашали к королю. На этот раз нас принимали в большом зале. Король восседал на троне в шитых золотом богатых одеждах, голову украшала изящная золотая диадема с лилией. Вдоль стен стояло несколько вельмож в бархатных камзолах и рубашках с кружевами. По сравнению с ними мы выглядели почти оборванцами, случайно попавшими во дворец. Все внимание присутствующих было обращено на нас, и я себя чувствовал не очень уютно. Нас подвели поближе, и мы склонились в поклоне. После приветствий и восхваления короля Людовика Филиппом – я-то молчал, не зная языка, – король взмахнул рукой, прерывая мед и патоку посольских речей. В зале установилась мертвая тишина.