— Ты так и не понял, верно? Когда к нам пришло известие, что ты умер, что Регал убил тебя… моя жизнь закончилась. А хуже всего стало, когда сюда начали приходить пилигримы, считающие меня Белым Пророком. Я знаю, что я Белый Пророк. Я с детства это знал, так же как и те, кто растил меня. Я рос в уверенности, что в один прекрасный день отправлюсь на север, чтобы найти тебя, и что мы вместе заставим этот мир пойти по верному пути. Всю мою жизнь я верил, что сделаю это.

Я был почти ребенком, когда ушел из дома. В одиночку я прошел весь путь до Баккипа, чтобы найти Изменяющего, которого мог узнать только я. И я нашел тебя и узнал, хотя тебе самому это даже в голову не пришло. Я следил за тем, как разворачиваются события, и заметил, что каждый раз ты был тем камешком, который выбивает колесо из накатанной колеи. Я пытался говорить об этом с тобой, но ты ничего не хотел знать. Изменяющий? Не ты, о нет! — Он засмеялся почти с нежностью.

Шут одним глотком осушил свою чашку, вторую поднес к моим губам. Я сделал маленький глоток.

Потом он встал, сделал круг по комнате, остановился, чтобы еще раз наполнить свою чашку. И снова вернулся ко мне:

— Я видел, как все оказалось на грани краха. Но ты всегда был здесь: карта, которую еще не разыгрывали, сторона игральной кости, которая еще никогда не выпадала. Когда умер мой король, а я предвидел, что это должно случиться, оставался наследник линии Видящих и был жив Фитц Чивэл, Изменяющий, который переменит все и возведет наследника на трон. — Он глотнул еще бренди. Когда он снова заговорил, его слова пахли спиртным. — Я бежал. Бежал с Кетриккен и ее нерожденным ребенком, опечаленный, но уверенный, что все пойдет так, как должно. Потому что ты был Изменяющим. Но когда до нас дошло известие, что ты умер… — Он умолк. Потом заговорил снова, но голос его стал хриплым и потерял всю музыкальность. — Это сделало меня лжецом. Как я могу быть Белым Пророком, если Изменяющий мертв? Что я могу предсказать? Изменения, которые произошли бы, если бы он был жив? Неужели мне суждено просто быть свидетелем того, как мир катится все дальше и дальше к полному разрушению? У меня больше не было цели. Твоя жизнь была больше чем половиной моей, видишь ли. Я существовал только в перекрестии наших судеб. Хуже того, я стал сомневаться в том, что хоть что-то в мире на самом деле является тем, во что я верил. Может быть, я вообще не Белый Пророк, может быть, это особый вид безумия, утешительный самообман дурака? Год, Фитц. Год. Я тосковал по другу, которого потерял, и тосковал по миру, который я каким-то образом погубил. Все это моя вина. И когда ребенок Кетриккен, моя последняя надежда, появился на свет неподвижным и посиневшим, кто мог быть в этом виноват, кроме меня?

— Нет! — Это слово вырвалось у меня с силой, о существовании которой я не подозревал.

Шут отшатнулся, как будто я ударил его. Потом он просто сказал:

— Да, — и осторожно взял мою руку. — Прости. Я должен был догадаться, что ты еще не знаешь. Королева была опустошена потерей. Как и я. Наследник Видящих. Моя последняя надежда рухнула. Я заставлял себя крепиться, говорил себе, что если ребенок родится и взойдет на трон, этого, возможно, будет достаточно. Но когда, пройдя столь долгий путь, она осталась с мертвым ребенком на руках… Я почувствовал, что вся моя жизнь была фарсом, сыгранной со мной дурной шуткой. Но теперь… — на мгновение он закрыл глаза, — теперь я знаю, что на самом деле ты жив. А значит, жив и я. И ко мне вернулась вера. Я снова знаю, кто я. И кто мой Изменяющий. — Он громко засмеялся, даже не догадываясь, как похолодела моя кровь от этих слов. — У меня не было веры… Я, Белый Пророк, не верил моим собственным предсказаниям! Что ж, Фитц, теперь все пойдет так, как было предопределено.

Он снова наклонил бутылку и наполнил свою чашку. Напиток был такого же цвета, как его глаза. Шут заметил, что я уставился на него, и восторженно улыбнулся.

— Ах, скажешь ты, но ведь Белый Пророк больше не белый! Я подозреваю, что таков путь моего рода. С годами у меня прибавляется цвета. — Он сделал протестующий жест. — Но это не важно. Я слишком много говорю. Расскажи мне, Фитц. Расскажи мне все. Как ты выжил? Почему ты здесь?

— Верити зовет меня. Я должен пойти к нему.

При этих словах шут глубоко вздохнул, не резко, а медленно, словно возвращая себе жизнь. Он почти разрумянился от радости.

— Так он жив! Ах! — Прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, он поднял руки. — Помедленнее. Расскажи мне все по порядку. Я жаждал услышать эти слова. Я должен знать все.

И я попытался. У меня было не много сил, и время от времени лихорадка усиливалась, так что слова путались и уплывали, а я не мог вспомнить, на чем остановился, рассказывая о прошедшем годе. Я дошел до темниц Регала и смог сказать только:

— Они били меня и морили голодом.

Быстрый взгляд шута на мое покрытое шрамами лицо и то, как он отвел глаза, сказали мне, что он понял. Он тоже слишком хорошо знал Регала. Он ждал, что я продолжу, но я медленно покачал головой.

Он кивнул, потом натянуто улыбнулся:

— Все в порядке, Фитц. Ты устал. К тому же ты уже сказал мне все, что я так мечтал услышать. Остальное подождет. А пока я расскажу тебе, как прошел этот год у меня.

Я старался слушать, цепляясь за главные слова и всем сердцем запоминая их. Там было столько вещей, которые мне давным-давно хотелось узнать! Регал подозревал, что готовится побег. Кетриккен вернулась к себе в комнату и обнаружила, что тщательно сложенные и упакованные припасы пропали. Украдены шпионами Регала. У нее не осталось почти ничего, кроме той одежды, которая была на ней, и поспешно схваченного плаща. Я слышал об ужасной погоде в ночь бегства шута и Кетриккен.

Королева ехала на моей кобылке, Уголек, а шут всю дорогу по Шести Герцогствам воевал с упрямым Крепышом. До Голубого Озера они добрались к концу зимних штормов. Шут зарабатывал деньги на еду и проезд на корабле, раскрасив лицо и волосы и жонглируя на улицах. Каким цветом он покрасился? Белым, конечно. Так легче всего было скрыть крахмально-белую кожу, которая могла привлечь внимание шпионов Регала.

Они пересекли озеро без особых приключений, прошли Мунсей и отправились в горы. Кетриккен немедленно обратилась к своему отцу с просьбой о помощи в поисках Верити. Он, конечно, прошел через Джампи, но с тех пор о нем ничего не было слышно. Кетриккен во главе отряда всадников отправилась по следам мужа. Но все ее надежды были разбиты. Далеко в горах она нашла следы битвы. Зима и падальщики сделали свое дело. Ни одного человека уже не возможно было узнать, но удалось найти знамя Верити. Разбросанные стрелы и рассеченные ребра одного из погибших говорили о том, что на отряд Верити напали люди, а не звери. Черепов не хватало, и кости были разбросаны, так что невозможно было установить точное число убитых. Кетриккен цеплялась за надежду, пока не нашла плащ, который в свое время сама сложила для Верити в дорогу. Олень на груди был вышит ее руками. Под плащом была груда костей и обрывки ткани. Кетриккен оставалось только оплакивать своего погибшего мужа.

Она вернулась в Джампи, переходя от опустошающей скорби к ярости на предательство Регала. Ее ненависть превратилась в решимость увидеть ребенка Верити на троне Шести Герцогств и вернуть народу честное правление. Эти замыслы придавали Кетриккен сил, но ребенок родился мертвым. С тех пор шут почти не видел ее. Он всего несколько раз встретил королеву, гуляющую по замерзшим садам, и лицо ее было таким же холодным и неподвижным, как снег, покрывавший землю.

Было еще множество радостных и печальных новостей, о которых он рассказал. Уголек и Крепыш живы и здоровы. Уголек, несмотря на свои годы, ждет жеребенка от молодого жеребца. По этому поводу я покачал головой. Регал делает все, чтобы развязать войну. Бродячие банды разбойников, терроризирующие жителей гор, почти наверняка оплачиваются из его кармана. Корабли с зерном, что было куплено еще весной, так и не пришли. Горским торговцам запрещено пересекать границу Шести Герцогств со своим товаром. Несколько маленьких селений, примыкающих к границе, были разграблены и сожжены, никто из жителей не спасся. Гнев короля Эйода, который не просто было вызвать, теперь дошел до высшей точки. Хотя в Горном Королевстве не существует регулярной армии, нет ни одного горца, кто не взял бы в руки оружие по слову своего Жертвенного. Война неотвратима.