— Ну, это лишь гипотеза.

— Как сказать…

Об истинных причинах, доведших меня до больничной койки, она даже не заикалась. Впрочем, я и сам старался не думать об этом.

Но суровая действительность напомнила о себе, как только я вернулся домой. Если у нас хотят разделаться с человеком, то в ход идут любые средства. Мое имя трепали в газетах, на всевозможных совещаниях и активах. Затем я получил уведомление: на ближайшем бюро обкома партии будет рассматриваться мое персональное дело. Кончится, естественно, тем, что исключат из партии. Чтобы уйти от этого позорного судилища, я самолично выложил на стол партийный билет, что вызвало шоковую реакцию секретарей и аппарата обкома. А до этого сдал дела Гуркову, наконец-то занявшему вожделенное кресло.

О его назначении облпрокурором довольно точно сказала Галина словами одного юмориста: «Рожденный ползать, довольно быстро продвигается»…

Я махнул на недельку в Синьозеро, чтобы полечиться лесом. К лесотерапии, так сказать, меня приучила матушка давно.

Помню, в детстве врачи неожиданно обнаружили у меня какие-то шумы в сердце. Посоветовали лечь в больницу. Мать воспротивилась этому, сказав:

— Походи, сынок, окрест, по дубравам, березнякам, соснякам. Где почувствуешь, что тебе станет легче и тело как бы парит, там и гуляй больше.

Я послушался. Исходив дальние и ближние полянки и чащобы, нашел место, где действительно как бы обретал способность прямо-таки летать. Дышалось легко, в меня словно влились силы и благодать. Находилось оно верстах в пяти от села. Растительность тут была разнообразная, но преобладали вековые сосны.

А может быть, все происходило потому, что рощица была уж больно красива. Небольшой взгорок, сухой и чистый, при ясной погоде весь пронизанный солнцем.

А какие там родились боровички и маслята!

Правда, я замечал, что в солнечную погоду в самом зените лета (это июль и август) мне почему-то сдавливало грудь, сердце билось неровно.

— Верно, Захарушка, — подтвердила мать, — в такие дни я тоже не хожу в хвойный лес. Плохо себя чувствую.

Но зато по осени, особенно в ядреные прозрачные дни, ходить по «моей» роще было одно удовольствие. Как и зимой на лыжах.

Я пристрастился к лесолечению, и уже при следующем посещении больницы никаких отклонений у меня не обнаружили.

Потом мне как-то попались на глаза стихи: «Не оттого ли сердцу сладко, что я всесильно растворен в просторах этих без остатка». И понял: о целительной силе природы, происходящей от ее дыхания и красоты, так точно мог сказать только поэт.

Из родного села я вернулся в Южноморск с ощущением, что окончательно поднялся на ноги. Нашлись силы для поездки в Москву, на суд, который я, увы, проиграл…

Встал вопрос — как зарабатывать на хлеб насущный? Все-таки глава семьи, кормилец…

«Отцы города» проявили «милосердие», предложив помощь с устройством на работу. Помощником по быту на небольшую фабрику, завхозом в один из санаториев и еще что-то в этом духе, смахивающее на подачку. Я вежливо поблагодарил и отказался, решив устраиваться сам. Выбор произошел как-то неожиданно. Проходя мимо ворот таксопарка, я обратил внимание на объявление, что требуются водители. Вспомнил, что первая-то моя профессия — механизатор. С правом вождения любого четырехколесного транспорта. Позднее, в армии, получил права, так что вполне подходил.

Задумано — сделано. Тем более автопарк находился в двух шагах от дома, что было весьма удобно.

С первых же дней я попал в гущу событий, сотрясающих таксопарк. Как и по всей стране, коллектив бурлил, требуя перемен. Мой напарник Гриша Исаичев, молодой и напористый, был одним из заводил тех, кто взбунтовался против устоев, царивших десятилетиями. Дней через десять после того, как я стал таксистом, мне пришлось присутствовать на собрании коллектива.

Директор таксопарка, Крутиков, начал с того, что, мол, план месяца под угрозой, не довезено около тысячи рублей выручки…

— Что-то многовато, — заметил кто-то.

— Значит — премия горит? — возмутился другой. — Как же это получается?

— А так: одни вкалывают почем зря, а другие загорают! — выкрикнул третий.

— Вот именно! — ухватился за последнюю реплику Крутиков. — Коллектив честно трудится, а иные объявляют забастовку и начинают качать права.

Многие обернулись к нам с Гришей (мы сидели рядом), а один из водителей с первого ряда выкрикнул:

— Называй фамилии, начальник! Не в прятки, чай, играем!

— Да кто бастует? — настаивал его сосед.

— Кто? — нахмурился начальник таксопарка. — Исаичев! Вот он, герой! Вчера демонстративно не выехал на линию. А его напарник Измайлов тоже сидит в зале, хотя уже полтора часа должен крутить баранку.

— А мне жизнь дорога! — вскочил Гриша. — На лысой резине ездить — прямая дорога на тот свет!

— Чирик небось пожалел! — раздалась чья-то реплика.

— Да, пожалел! — повернулся в ту сторону Исаичев. — Я горбом его зарабатываю, рискую. Клиентами и, между прочим, собой…