Меблировка гостиной была избыточной, антикварной и, судя по креслам, в которые уселись мы с полковником, до крайности некомфортной.В целом комната производила впечатление клонящегося к упадку и гибнущего величия, былого изобилия и красы, ныне деградировавших в мрачную, жуткую, неисцелимую убогость.

И такое же впечатление производил сам Ашер — он, возросший в атмосфере изысканности и богатства, превратностями фортуны, сопряженными, увы, с участью всего человечества, низведен был до столь скудного и даже нищенского существования. Высокий, сухопарый, тяжело больной даже с виду, он был одет по давней, уже вышедшей из употребления моде: бриджи до колен (протертые до дыр), пожелтевшая льняная рубашка с накрахмаленной манишкой, пыльный фрак с обтертыми манжетами. Определить его возраст было почти невозможно, хотя, зная родословную его семьи, я прикинул, что ему никак не более сорока пяти, но это бескровное, истощенное, чудовищно высохшеелицо могло принадлежать старику шестидесяти или даже восьмидесяти лет, а еще точнее — безжизненному забальзамированному трупу, каким-то образом сохранившему способность к передвижению. Под белой пергаментной кожей лица остро и отчетливо, как у скелета, проступали кости. Тонкие волосы редкими сальными прядями свисали до плеч и были на редкость светлыми, почти белыми. Из-под широкого, выступающего лба запавшие глаза сияли странным полубезумным светом, а когда он говорил, бледные шелушащиеся губы открывали ряд гниющих, но острых, как у крысы, зубов.

Но более всего смущало меня непрерывное движение аристократических длиннопалых рук, которые все время потирали друг друга, скреблисьназойливо и неутомимо, как лапки Musca domestica,она же — муха обыкновенная.

Итак, проскрежетал этот экстраординарный тип, обращаясь к моему спутнику, — вы и есть прославленный полковник Дэвид Крокетт?

— Вот именно, — подтвердил тот, — а вы кто такой, если позволите спросить?

— Роджер Ашер, к вашим услугам, — с легким поклоном ответил наш хозяин, подтверждая тем самым мою догадку. Вновь выпрямившись, он смерил расположившегося в кресле охотника долгим оценивающим взглядом, в котором я отчетливо различал любопытство, смешанное с презрением. — Не будь моя дражайшаясестра Мэрилинн так нездорова, она была бы рада — даже счастлива — познакомиться с вами, полковник Крокетт, — заявил Ашер тоном, столь же беспричинно издевательским,как и его взгляд. — Ибо из немногих земных удовольствий, остающихся доступными ей, отчеты о ваших замечательных, прямо-таки невероятныхприключениях в наших ежемесячных альманахах значатся едва ли не на первом месте.

— Ну так, значит, леди понимает в деле! — с жаром воскликнул Крокетт. — Надеюсь, я смогу поговорить с вашей бедной больной сестрицей, пока нам с приятелем не настанет пора отправиться восвояси.

— Сомнительно, очень сомнительно, — ответил Ашер с явно преувеличенным, даже театральнымвздохом. — Боюсь, бедная Мэрилинн давно страдает от тяжелого, хотя трудно определимого недуга, который в недалеком будущем сведет се в безвременную могилу. — Этому печальному утверждению сопутствовала неуместная, чтобы не сказать ненормальная улыбка легкого, но явного удовлетворения, как будто скорая погибель сестры была исходом, вовсе не страшившим брата.

— Ох ты, жалость какая! — откликнулся Крокетт.

Потирая руки с алчностью гурмана, перед которым только что поставили на стол блюдо с редкими деликатесами,Ашер возразил:

— Нет-нет, полковник Крокетт! Не о чем грустить.

— Смерть — общий удел всех нас, как и явление в этот мир. И на свете существуют вещи пострашнее — о да, намного, немыслимострашнее, — чем смерть как таковая!

— Точно, как в Писании! — подхватил Крокетт. — Помню, раз в тростниках приятель мой по имени Эфраим Уодлоу сунул ружье в прогнившее дупло, думал выгнать жирного енота, который туда залез, а из дупла как вылетит целый рой этих мелких тварей, желтых в полосочку, как набросится на него, точно племя краснокожих на тропе войны. Эфраим, он…

Я откашлялся, чтобы прервать очередной докучливый монолог своего спутника и привлечь внимание Ашера, который до тех пор с умышленной нелюбезностью пренебрегал мною. Когда хозяин обернулся ко мне, вопросительно изогнув одну бровь, я решительно заявил:

— Судя по тому, что вы сразу припомнили мое имя, вы знакомы и с моими достижениями, а не только с подвигами полковника Крокетта.

— Вовсе нет, — небрежно отвечал мне Ашер. — До сих пор я и не подозревал о вашем существовании. Но имя По давно мне знакомо, ибо такую фамилию носила замечательно одаренная актриса, чьим талантом мой отец, человек редкого понимания и вкуса, всегда восхищался и которую я сам однажды имел удовольствие видеть в достопамятном представлении «Юной девицы» Гаррика.

— Вы говорите о моей дорогой маменьке Элизе По, — ответил я, мужественно подавив в себе огорчение по поводу того, что обо мне самом Ашер и не слыхивал. Такие уколы судьбы, говорил я себе, неизменно поджидают художника с истинным и глубоким талантом, ибо его редкие и с трудом дающиеся шедевры затмевают более низменные достижения заурядных людей, подобных Крокетту, которые стремятся лишь угодить грубой чувственности толпы.

— Прекрасно! — произнес Ашер. — А как сложилась ее судьба?

— Умерла! — ответил я, задыхаясь от скорби. — Увы, много лет тому назад.

Угрюмо кивнув, как будто мои слова подтвердили давно укрепившуюся в нем скорбную философию, Ашер сказал:

— Такова извращеннаяприрода нашего мира: все лучшее, изысканное, талантливое, все те, кто несут радость и свет миру, жестоко истребляются из нашей среды в расцвете юности, а другие, — и тут на лице его выразилось крайнее отвращение и злоба, — те, кто способны лишь превращать каждый день жизни в ад на земледля своих близких, с чудовищным упорством цепляются за свое существование!

Этот яростный взрыв сотряс и без того хрупкое тело нашего хозяина. Он зашатался, тяжелые веки опустились на глаза, впалая грудь вздымалась, и вся его сухопарая фигура тряслась, словно в приступе инфлуэнцы.

Прошло несколько мгновений, прежде чем стих этот внутренний тремор.Глаза его вновь раскрылись, губы растянулись в безрадостной усмешке, которая, видимо, изображала благопристойное гостеприимство, но более походила на оскалчерепа.