Женщина скромно улыбнулась, но ничего не сказала.

— Ты, конечно, помнишь «Возможность и необходимость»? Ту книгу, которую ты видела на моем ночном столике, — сказал режиссер с явным упреком.

Женщина протянула руку.

— Конечно! Я счастлива познакомиться с вами, доктор, — сказала она, опуская другую руку на бедро и слегка наклоняясь к нему. — Вы здесь потому, что по вашей книге сняли фильм?

Она была довольна тем, что сумела задать такой серьезный вопрос.

Заметно развеселившись, Моно готов был уже ответить, но режиссер, с выражением сильнейшего недовольства на лице, схватил женщину за плечо и утащил ее прочь.

На гала-представлении после одного из фильмов две старлетки поинтересовались у Левантера, кто такой его симпатичный приятель. Левантер сказал:

— Угадайте!

— Он достаточно симпатичен для того, чтобы быть кинозвездой, — сказала одна, бросая на Моно кокетливый взгляд.

— Только не звездой, — возразила вторая. — Для этого у него слишком своеобразная внешность.

— Директор студии? — спросила первая.

— Нет, он слишком самоуверен, — отвечала вторая. — Директора студий лишь пытаются выглядеть самоуверенными, а этот и на самом деле такой.

— Режиссер?

— Нет, он слишком естественный и при этом хорошо одет.

Она внимательно посмотрела на Моно.

— Должно быть, ученый, — сказала она, помолчав.

— Почему вы так думаете? — спросил Левантер.

— Он глядит на тебя так, словно изучает, — пробормотала она.

Они разговаривали и обменивались шутками, сидя в послеполуденный час на залитой солнцем веранде фамильного дома Моно. Левантер захватил с собой фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков Моно. Только используя видоискатель, ему удалось сфокусироваться на едва уловимых признаках болезни Моно. Нет, никаких бросающихся в глаза изменений, лишь кое-какие физические симптомы, да нехарактерная для него усталость, заставляющая предположить, что болезнь все сильнее разрушает его здоровье.

Чуть позже Моно проводил Левантера до машины.

— До завтра? — задал вопрос Левантер, уже садясь за руль.

Моно стоял рядом, ничего не отвечая. Левантер поднял на него взгляд. Мужчины посмотрели в глаза друг другу. Левантер понял, что они видятся в последний раз.

— Прощай, мой дорогой мальчик, — сказал Моно, прервав наконец молчание.

У Левантера не было слов. Онемевший, подавленный, он завел мотор. Жак Моно, не оглядываясь зашагал прочь. Когда он поднимался по ступенькам, ведущим к дому, последние лучи заходящего солнца окутали его своим сиянием.

Темноволосая женщина сошла с дощатого настила и большими шагами ступала по песку к последнему незанятому шезлонгу, что стоял возле шезлонга Левантера. Она развязала поясок халата, сняла его и легла. Как и большинство женщин на этом закрытом гостиничном пляже, она загорала голышом. Ее тело было покрыто ровным загаром; кожа была гладкой — ни жиринки, ни морщинки. Она подставила свое лицо солнцу.

Левантер взглянул на ее лицо. Легкое утолщение в основании ее носа показалось ему знакомым.

Он придвинул шезлонг и наклонился над ней.

— Простите, синьорина, — обратился он к ней, с преувеличенным итальянским акцентом, чтобы скрыть собственный.

Она недовольно повернула голову в его сторону.

— Да? — откликнулась она, приоткрыв один глаз.

— Не могу не восхититься вашим лицом. И больше всего в восторге от формы вашего носа, — сказал он.

Она вздохнула. Когда она открыла второй глаз, он увидел, что радужки ее глаз такие же темные, какими они были на черно-белых снимках, которые он видел много лет назад. Теперь он точно знал, что это она.

— Я лежу здесь совершенно голая, а вы в восторге лишь от моего носа? Я могу и обидеться! — сказала она и снова закрыла глаза.

— За асимметрией вашей переносицы кроется драма, — не отставал от нее Левантер. — Быть может, ваш нос пострадал во время любовной ссоры?

Она никак не отреагировала.

— Глядя на вас, лежащую так близко от меня, — продолжил Левантер, — я так и вижу красивого, сильного мужчину… Наверно, ваш любовник. Он распаляет вас, вызывает в вас ярость. Вы бросаетесь на него, царапаете ему лицо. Он наносит вам сильный удар. Вы падаете, истекая кровью. Потом больница. Вам вправляют кость, но остается маленькая шишечка. Впрочем, весьма очаровательная.