Как только пробило семь, Гай позвонил Николь по таксофону, обнаруженному им в вестибюле гостиницы для бездомных в Илчестер-Гарденз. Мексиканская закусочная была уже закрыта, но охота на действующие телефонные автоматы стала для Гая Клинча своеобразным хобби. Таким способом Николь продолжала знакомить его с жизнью. Он держал наготове горсть монет, а за спиной у него гуськом проходили целые семьи, осторожно неся тарелки со скудным ужином. Как видно, кухня располагалась в подвале, и каждый ел у себя в номере. Острая жалость перехватила Гаю горло, когда он повернул голову. Полторы рыбных палочки? И это — для растущего парнишки? А матери тогда, скорее всего, приходится…

— Алло? — сказал он, изо всех сил прижимая трубку к уху. — Алло? Алло?.. Николь?

— Гай? Подождите, — сказал голос. — Это не я.

— Алло?

— Это запись. Простите, но я — я не доверяю себе, не могу себе позволить говорить с вами напрямую. Не доверяю своей выдержке. Понимаете… Дорогой Гай, спасибо вам за все те чувства, что вы во мне пробудили. Чудесно было узнать, что я способна такое испытывать. Отныне восприятие мое станет намного живее. И на Лоуренса я взгляну иными глазами. Любовь моя, если бы… Но мне кажется, что будет крайне легкомысленно следовать тем путем, который предвещает так мало добра. А мы ведь стремимся именно к этому, правда? К добру? Я никогда вас не забуду. Мне придется просто — но нет, это не важно. Никогда не пытайтесь снова связаться со мной. Никоим образом. Если у вас есть хоть капля нежности ко мне — а мне кажется, что есть, — тогда вы поймете, насколько окончательно и бесповоротно это мое решение. Если только вам доведется узнать что-нибудь о моей подруге и Малыше… тогда, может быть, пришлете весточку? Я вас никогда не забуду. И вы тоже — вспоминайте меня. Хоть изредка… Прощайте.

Раздались гудки. Послушав их какое-то время, он шепнул:

— Прощай.

Девятью часами позже, в четыре утра, Гай перевернул страницу и прочел:

— Вот ветер взъярится, Вот снег закружится, И Птенчик заплачет: О, где же тепло?

Мармадюк оторвал взгляд от современного издания «Доброй ночи, Луна» [44] , которое он терпеливо — едва ли не прилежно — разрывал на мелкие кусочки. Гай мог сколько угодно читать Мармадюку — это его успокаивало, радовало или, по крайней мере, как-то занимало. Но сразу же по прочтении книги приходилось позволять ему разорвать ее в клочья. Скоро он начнет разрывать в клочья «Сказки Матушки Гусыни». Однако на мгновение ребенок замешкался, и отец прочел ему дальше:

— Под крышу забьется, Комочком сожмется И голову спрячет Себе под крыло!

Мармадюк смотрел на него, разинув рот. Истерзанная «Луна» выпала у него из рук. Вздохнув, он встал на ноги и подошел к низенькому стулу, на котором сидел Гай. Внезапно он одобрительно осклабился и вытянул пухлую ручонку, дрожащую от нетерпеливого желания — желания дотронуться до слез, ползущих по отцовским щекам.

Я, конечно, все время стараюсь как-то смягчить, сгладить образ Мармадюка. Поначалу я полагал, что он получится смешным, — но нет, этот парнишка далек от шуток. Он убивает своих родителей, втаптывает их в землю по двадцать раз на день. Мне приходится подвергать его цензуре. А также кое о чем просто умалчивать. Не все на свете можно просто так взять и вставить в книжку…

Стоит отвернуться на десять секунд — и он уже либо лезет в огонь, вываливается в окно или совокупляется с розеткой в углу (рост у него для этого как раз подходящий, надо лишь чуть-чуть согнуть колени). Хаос, царящий в его голове, имеет выраженный сексуальный характер, в этом не приходится сомневаться. Входя в детскую, его обычно застают либо с обеими руками, засунутыми в подгузник, либо валяющимся за специально укрепленными прутьями своего манежа и роняющим похотливые слюни над рекламой купальников в журнале, который ему сунула какая-нибудь из нянечек. Бутылочку свою он сосет не хуже, чем самая дорогая в Лас-Вегасе девочка по вызову, чем секс-дива с чудовищной почасовой оплатой. Да-да, именно так все и обстоит. Похоже, что Мармадюк уже всерьез обдумывает карьеру на поприще детской порнографии. Словно он знает, что она существует и что он сумеет слупить на ней неплохие бабки, притом по-быстрому. Естественно, что он — сущее наказание для прислуги, для любой женщины, оказывающейся в пределах его досягаемости. Он постоянно норовит засунуть руку — под рубашку ночной сиделке, или по-хозяйски повелительный язык — в ухо дневной нянечке.

Не подумал бы, что Лиззибу окажется в его вкусе, но он так и набрасывается на нее, буквально не давая проходу.

Теперь мы с Инкарнацией — друзья не-разлей-вода. Отныне у нас нет решительно никаких трудностей в общении.

— Знаете, жить одной, — сказала она мне сегодня, — это так хорошо, что даже замечательно… — Дело здесь вот в чем: царственная моя Инкарнация живет одна. Муж у нее умер. Оба сына уже взрослые. Живут они в Канаде. Она приехала сюда. Они уехали туда. — Столько преимуществ! Когда живешь одна, то делаешь все, что захочешь и когда захочешь. Не когда захочет кто-то. Когда захочешь ты.

— Точно, Инкарнация.

— Хочешь искупаться. Купаешься. Хочешь поесть. Ешь. И тебе не надо ждать чьих-то указаний. Все — на твое усмотрение. Скажем, ты сонная, хочешь лечь в кровать. Идешь и ложишься. Никого не спрашивая. Хочешь посмотреть телевизор. Ради бога! Берешь и смотришь. Твое дело. Хочешь чашечку кофе. Вот тебе кофе. Хочешь прибраться на кухне. Прибираешься на кухне. Ты, может, хочешь послушать радио. Ты слушаешь радио.

Да, и так далее, о любом виде деятельности, какой только вам вздумается назвать… Но через двадцать минут, в течение которых мы перечисляем светлые стороны жизни в одиночестве, двадцать же минут уходят у нас на обсуждение теневых ее сторон, вроде того, что рядом никогда никого не бывает, и проч.

Письмо от Марка Эспри.

Он упоминает о не дающем ему покоя желании заскочить на несколько денечков в Лондон, где-то в следующем месяце. Ссылаясь на восхитительные удобства «Конкорда», высказывает предположение, что не менее удобным, а вдобавок еще и восхитительно симметричным, явилось бы мое согласие вернуться на те же несколько дней в свою квартиру в Нью-Йорке — каковой, по его словам, он пользуется не очень-то часто. Засим следуют тонкие намеки на некую довольно-таки знаменитую дамочку, развлекать которую в апартаментах, снятых им в «Плазе», было бы с его стороны крайне опрометчиво.