— Боюсь, мне придется проследить за соблюдением гигиены.

— Гигиены? Послушайте. Я что скажу: у нас пока нет многого из того, что есть у других. Мы к этому еще только стремимся, понимаете?

— Выдай ей, Кэт, — крикнул Кит.

— Я что скажу: вот вы пришли сюда…

— Давай, девочка, скажи ей, — крикнул Кит.

— Что-то я перестаю понимать, что вы делаете, — сказала Кэт. — И что вы чувствуете. Я для своей девочки на все готова, ничего для нее не пожалею. Ничего.

— Только у вас нет для этого денег, так ведь? Вам просто не хватает денег. Господи, что за дым. И я бы не сказала, что мне нравится вид этого вашего пса. Вы что, дурно обращаетесь со своим ребенком, а, миссис Талант?

— Эй!

Кит больше не мог этого терпеть. Затронуты были его защитные инстинкты. Преданность: дело здесь касалось преданности. Никто не смел так говорить о его собаке — или о его сигаретах (королевской длины! международной известности!). Он уже выбрался из постели и сражался со своим длинным халатом, измятым и порыжелым. Тяжко ступая, появился Кит в дверном проеме (дымящаяся сигарета во рту; коричневый халат; одна из рук все еще пролезает в развевающийся рукав; трусы, майка, тело — все белое, но разных оттенков) и встретился взглядом с Николь Сикс.

Что она делала?

Что она делала?

Если бы взгляд мыслящего существа мог подняться, вознестись над карнизами и световыми окнами, быстро пронестись над крышами и устроиться по собственному произволу где-нибудь там, где люди полагают, что они одни, — что бы такое он узрел?

Николь, которая пятится к своей постели: в одной руке — бокал шампанского, другая — поднята и на что-то указывает; черные перчатки по локоть; коктейльное платьице «цвета ревности»; нераспознаваемая улыбка на лице. Вот она села, поставив бокал на столик возле кровати, апатично распростерла крылышки и на какое-то время застыла, повернувшись в профиль и глядя в окно: в печальной задумчивости.

Затем черные ее перчатки стали проявлять сосредоточенное внимание к предположительно изысканной ткани платья — к той ее части, что укрывала груди. О, этот взгляд юного изумления! Она откинула назад волосы и принялась расстегиваться.

Кто наблюдал за этим? Кто видел, как она встала, спустила платье до самых ступней и перешагнула на высоких своих каблуках через улегшуюся на пол гряду лилий? И обернулась, и поглядела сонливо куда-то вверх, изобразив краткий поцелуй и покачав черным пальцем? Никто. Точнее, сейчас — никто. Только объектив портативной камеры, установленной на комод возле двери.

Это, несомненно, предназначалось для Кита.

— Господи, что это вы такое делаете? — спросил ее я.

— А что? Это ведь так чудесно — все ходить вокруг да около. Да кто бы еще говорил! А как насчет вас? Как насчет вашей безумной экспедиции?

Я умоляюще протянул к ней раскрытую ладонь.

— Ваших поисков любви?.. Простите. Вам очень грустно?

— Буду жить, — сказал я. Не самая удачная подвернулась фраза. — Этого вообще не предполагалось.

Николь кивнула и улыбнулась. Она сидела напротив меня, в плетеном кресле, плотно поджав под себя ноги. Было два часа ночи. Когда она говорила, во рту у нее видна была глубокая тьма.

— Самообладание вам изменило, — сказала она.

— Слушайте, ну ведь не всем дано быть такими же кукловодами, как вы. И даже вы нуждаетесь в развитии действия. Вам нужны происшествия, совпадения. Мне вот довелось узнать, что совсем недавно имело место чудесное маленькое происшествие, которое поможет ускорить дела с Гаем.

— Да, мне нужна реальная жизнь. Это правда. К примеру, мне нужна классовая система. Нужны ядерные вооружения. И затмение — тоже.

— Кризис — вот что вам нужно.

Часто помаргивая, она глотнула красного вина и закурила очередную черную сигарету. К верхней ее губе прилипла скрученная табачная полоска, потом она слизнула ее языком. От души почесала у себя в волосах, а потом нахмурилась, разглядывая ногти, под каждым из которых было, казалось, на целый фунт гашишу. Да, нынче ночью она уж точно не была актрисой. Я — единственный, кто когда-либо видел ее вот такой. Она мне доверяет. Я ей по нраву. Вообще-то я пользуюсь успехом у всех некондиционных цыплят: у Лиззибу, у Ким, у Инкарнации.

— Николь, я, как обычно, вами обеспокоен. И, как обычно, в своеобразном плане. Меня тревожит вот что: вас могут счесть героиней мужских фантазий.

— А я и есть героиня мужских фантазий. Вот уже пятнадцать лет, как пребываю ею. Это и в самом деле затушевывает все собственно женское.

— Но этого же не знают.

— Очень жаль, но я вот такая, и все тут. Видели бы вы меня в постели. Я проделываю все те штучки-дрючки, о которых мужики вычитывают в своих журнальчиках да горяченьких книжках.