Филипп улыбнулся:

– Если это делает вас счастливой, то я рад, что мы сюда приехали. Но мы не сможем оставаться тут вечно. По воле бога, я должен буду вернуться ко двору и к своей службе в Париже.

Энни испуганно замерла:

– И я должна буду поехать с вами?

Он, нахмурившись, чуть закусил губу.

– Давайте не будем пока думать об этом. У нас впереди несколько недель.

Был ли он огорчен или обрадован ее желанием остаться? Энни не могла сказать.

– А вы хотите вернуться?

– Я должен вернуться на свой пост в гвардии. Это мой долг. – Он прищурился от солнца, не отводя глаз от линии горизонта. – Солдат, получив приказ, идет туда, куда его посылают. Я не хочу сейчас думать об этом.

Чем вызвана горечь в его голосе? Отчужденное, замкнутое выражение лица Филиппа напомнило Энни, как мало, в сущности, она знает своего мужа. Она спросила:

– Вы сами выбрали жребий солдата или это решили за вас?

Он повернулся к ней, взметнув одну бровь, и что-то сродни удивлению читалось в выражении его лица и легкой улыбке.

– Вы всегда так в лоб задаете личные вопросы?

Ее ответный взгляд был достаточно уверенным.

– Мы муж и жена, Филипп. Разве плохо, что я хочу знать о вас как можно больше?

– Я второй сын в знатной семье. Военная служба была единственным приличным для меня занятием, вот я ее и выбрал. – Он резко поднял подбородок, словно готовился к защите.

После секундного молчания Энни необдуманно спросила:

– Ну и как, нравится вам солдатская служба?

И вновь черты его лица ожесточила горечь.

– Солдат никогда не задает себе этого вопроса.

Энни воспринимала Филиппа как приятного спутника, воспитанного придворного и члена семьи Харкурт, но совершенно не представляла его в роли солдата. Почти по-детски она представляла себе его жизнь только в той мере, в какой она была связана с ней. И теперь, понимая, насколько эгоистичными были ее взгляды, она рассердилась на себя и заговорила мягче:

– Последние пять лет, наверное, были очень трудными, ведь между походами в Испанию все время шла борьба с Фрондой.

Филипп скрестил руки на груди. От его слов веяло усталостью.

– За последние шесть лет сейчас я только второй раз в отпуске.

Восстание и война с Испанией всегда казались Энни чем-то отдаленным, нереальным – политическими играми, в которые играют неведомые персонажи. Но теперь загнанное выражение в глазах ее мужа показывало, что это касается и ее дома.

– Отец Жюль рассказывал, что вы проявили великую доблесть в четырех кампаниях против Испании, прежде чем вас перевели в королевскую гвардию.

При упоминании о гвардии лицо Филиппа стало еще более замкнутым, однако он не произнес ни слова.

Его скрытность только подогрела ее любопытство.

– Фронда расколола многие знатные семьи. Как случилось, что вы предпочли служить королеве-регентше?

От явной дерзости вопроса Филипп заморгал, но затем улыбнулся. Он отвечал, как бы подшучивая над собой:

– Как я уже говорил, имей я возможность жить по своему желанию, я бы выбирал, что мне предпочитать. Однако мы слишком много говорим обо мне. Как вы находите наш сад?

Энни поняла, что ей лучше прекратить расспросы.

– Когда-то, должно быть, он был прекрасен.

Сквозь деревья виднелась крыша какого-то строения, должно быть, конюшни. Южнее, на дальней границе, был виден неторопливый ручей, впадающий в пруд. Неподстриженные темно-зеленые самшиты образовывали аккуратный узор. Розы так буйно разрослись, что их ветки образовали причудливую арку поверх полевых цветов и сорняков. В самом центре из зарослей высокой травы выступали выщербленные ветром и дождями кудри мраморного херувима.

Энни осмелилась спросить:

– С небольшой помощью все можно восстановить. Есть ли в штате прислуги садовники?

Глаза Филиппа раздраженно сузились.

– Кроме Жака, Сюзанны и Мари, штат, как вы выразились, состоит из Поля, мадам Плери и ее сына Пьера.

– На такой дом их явно недостаточно. Неудивительно, что все выглядит таким запущенным, – сказала она и тут же заметила, что ее высказывание заставило его уязвленно насупиться.

Неужели все мужчины так чувствительны, когда речь заходит о том, как они управляются с домашним хозяйством?