Лобанов неожиданно потерял опору под ногами, но удержался. Просев, удерживаясь на руках, дотянулся ногой до воды, спрыгнул.

Воды было по колено. Принцип-кентурион на ощупь определил форму входа в канал – косой овал. И тут косой… Зато воды в нем – на два пальца.

– Сережка, ты где?

– Здесь я. Спрыгивай, тут полметра осталось.

– Ух… Холодная!

– Это тебе так кажется, после духоты наверху. Ладно, я пополз.

– Давай, я за тобой…

Опустившись на карачки и ощупывая верх рукой, Сергий двинулся в журчащую темноту. Штаны сразу промокли, острые камешки впивались в коленки, но бывало и хуже. Сзади глухо доносилось:

– Ползешь, кушан?

– Ползу…

– Ползи, ползи…

– Все здесь? – спросил Лобанов.

– Так точно! – отчеканил Искандер.

Сколько он раз переставил колени, сколько раз стукнулся головой о провисшие крепи, принцип-кентурион не упомнил. Темнота и сырость давили и отупляли, рождая страхи, запуская и запуская по кругу пугающую мыслишку: «Заживо погребенные…»

Но вот рука его ничего не нащупала над головой.

– Сашка, колодец!

– Тише ты… – долетел ответ. – Слышу. Взбирайся наверх, только по тихой. Мы, должно быть, под чьим-то двором…

Сергий выбрался в колодец и распрямился. Неожиданно руки коснулось что-то лохматое… Что?! Ах ты… Веревка! А на ней кожаное ведро.

– Тут веревка, – сообщил Лобанов пыхтящему Гефестаю. – Тебя она вряд ли выдержит, но хоть какая-то опора…

– Ну, да…

– Всё, я полез.

– Давай…

Упершись спиной и руками в одну бугорчатую стенку, ногами – в другую, Сергий начал подъем, переставляя то ладони, то подошвы, и толкая, толкая себя вверх.

Вверху, прикрывая колодец от пыли, лежала крышка, сплетенная из пальмовых листьев. Сдвинув ее головой, принцип-кентурион перехватился и выбрался, наконец, из сырости в сухость. «Ф-фу…»

Вторым поднялся Гефестай. Лобанов протянул ему руку и помог одолеть последний метр. Вдвоем они подняли Искандера. Эдик прошипел: «Я сам!» – и выбрался последним.

– И где мы? – негромко поинтересовался он.

– За мной, – сказал Искандер, – и без шума…

В это самое время открылась дверь дома, во внутренний двор которого вылезли преторианцы, и оттуда вышла дородная женщина с масляным фонарем в руках.

Бормоча себе под нос, она спустилась со ступенек, и только тут разглядела «гостей».

– Дэвы! – охнула она – и сомлела, роняя фонарь. Светильник разбился, растекаясь лужицей горящего масла, и этот слабый свет обозначил ограду, ворота, столбы навеса, темные лохмы дерева.

– Сюда!

Подбежав к воротам, Искандер отодвинул засов калитки и бесшумно выскользнул на улицу. Секунду спустя он просунулся обратно и махнул рукой. Преторианцы последовали приглашению.

Ночная улица была тиха и безлюдна. Где-то далеко лаяли собаки, неразборчивые голоса то ли спорили о чем-то, то ли пели, а потом далеко-далеко прозвучала труба.

Сориентировавшись, Тиндарид заскользил вдоль стены, свернул в переулок, потом в другой, зашагал по широкой улице, и слева, и справа обсаженной деревьями.

В конце улицы показались факелы, и преторианцы замерли за стволами. Мимо прошагали ночные стражники, громко переговариваясь между собою – похоже, они сами боролись со страхом.

– Пошли!

А идти оставалось совсем немного – Искандер пересек маленькую площадь и вывел друзей к постоялому двору. Ворота были уже заперты, но сторож за медную монету впустил опоздавших.

Отходя от пережитого беспокойства, Сергий прошел к конюшне, где оставил философов. Пепел учуял хозяина и радостно заржал. Тут же из темноты выбежал растревоженный И Ван.

– Беда, беда приключилась! – запричитал он. – Амитофу!

– Какая еще беда?

– Го Шу ушел!

– Что значит – ушел? Куда? Да говори ты толком!

– Тут арабы были, – заспешил И Ван, – Го Шу разговорился с ними… Я не слышал, о чем они там беседовали, но, видать, арабы признали в Го Шу великого лекаря и пригласили в гости, чтобы тот посмотрел их больного вождя… И они ушли.

– Куда?

– В Вавилон…

– Ва… Ты это знаешь точно?