На вулканологическую станцию на окраине поселка я пришел угрюмый и сердитый. В дверях конторы меня встретил Колбин. Узнав о цели моего прихода, провел в свой кабинет.

— Садись, Петр Васильевич, — сказал он и пододвинул мне папиросы. — Кури, если желаешь. — Опустившись рядом со мной на стул, вздохнул: — Погиб Андрей Николаевич.

— Какой Андрей Николаевич?

— Профессор Лебедянский, вулканолог. Ты должен его помнить по Горной академии. У тебя с ним, кажется, были какие-то неприятности.

Я удивился:

— Нет, почему же? Я очень уважал профессора.

Колбин пристально посмотрел на меня.

— При странных обстоятельствах погиб Андрей Николаевич,— сказал он. — Совершено преступление...

— Кем?

— Проводником экспедиции. Он арестован и отправлен в район.

— Мне не нравится такая поспешность, — сказал я. — Прокурор дал санкцию на арест?

— Конечно.

Мы помолчали.

— Рассказывайте, — попросил я молодого ученого.

Долго рассказывал Колбин о работе экспедиции профессора Лебедянского. В последние годы Андрей Николаевич увлекся вулканами. Удивительно для меня звучал рассказ о самоотверженной работе профессора, и я никак не мог представить его в кратере вулкана. Он мне всегда казался слишком кабинетным, слишком лощеным с его всегда безукоризненно белым накрахмаленным воротничком и черным галстуком, в очках с золотым ободком. Я сказал об этом Колбину. Он усмехнулся.

— Еще много занятного ты услышишь о нашем профессоре, — сказал он. — Итак, я в полном распоряжении следственных органов. С чего начнем изучение вулканологии как науки?

Время не повлияло на характер Евгения Колбина. Он был все такой же трудный — колючий и веселый, высокомерный и добрый одновременно. За семь дней, которые пришлось провести в библиотеке вулканологической станции за книгами, я, кажется, достаточно хорошо узнал его, а понять до конца не мог. Но в вулканологии он разбирался превосходно, и без его помощи мне едва ли удалось бы за такой короткий срок уяснить сущность исследований Лебедянского. В конце недели Колбин устроил мне форменный экзамен. Когда я ответил на его последний вопрос, он хлопнул меня по плечу:

— Ты, милейший, зря ушел из академии. Ошибся в выборе профессии.

Похвала была приятной. К тому же вулканология оказалась интереснейшей наукой.

Больше месяца я таскал за собой в чемодане бутылку коньяку. Мы его распили с Колбиным, потом разговорились, вспомнили школьные годы. Я выразил сожаление, что наша дружба распалась.

— К дружбе я не способен, — сказал Колбин. — Из двух друзей один всегда подчинен другому, хотя об этом обычно стараются не думать. Рабом я быть не могу...

Я стал доказывать, что он говорит чепуху. Но Колбин остался при своем. Хорошее ему казалось смешным, смешное наводило на грусть, а печальное — раздражало. Пожалуй, он ко всему в мире был равнодушен, кроме самого себя. Колбин в тот вечер, как говорят, был в ударе: рассказывал много анекдотов и забавных историй. Когда я собрался уходить, он сказал:

— Ну вот, Петр Васильевич. Поговорили и, кажется, не поняли друг друга. Значит в римские авгуры мы с тобой не годимся. Впрочем, все это ерунда...

— Действительно, трудно тебя понять. Какой-то ералаш в голове.

Колбин усмехнулся и развел руками:

— Что поделаешь!

Время давно перевалило за полночь. Я шел от Колбина и думал, что он, в сущности, неплохой человек, хотя и весь соткан из противоречий.

Вторую неделю я живу в комнате, которую раньше занимали профессор Лебедянский и его помощник Баскаков. Здесь нет ничего лишнего: две кровати-раскладушки, стол, три табуретки, голые стены, никаких предметов, в какой-то мере объяснявших бы характер и привычки ученых. Исключение составляли книги: старинный томик Блока с автографом, роман Дюма «Три мушкетера» на французском языке и «Золотой теленок». Книги принадлежали Лебедянскому.

Лебедянский, по словам Колбина, не терпел глагола прошедшего времени, который будто напоминал ему о быстро скачущих годах, о старости и незавершенных трудах. Старик жил будущим.

Вчера Колбин сообщил любопытную историю одного спора. Как-то в пылу полемики он сказал, что убежден в одном: рано или поздно ему придется умереть. Лебедянский будто бы стукнул кулаком по столу: «Молодой человек, — воскликнул он, — я богаче и моложе вас! У меня, кроме этого, есть еще убеждение, что я родился в один прекрасный день, чтобы любить жизнь. А она дана нам, чтобы бороться. До последнего дыхания бороться за счастье людей...»

Слушая этот рассказ, я пожалел, что не был в свое время ближе знаком с профессором, что никогда уже не придется встретиться с ним.

Итак, вулканы.

Какая же опасность подстерегает человека, опускающегося в кратер вулкана?

С этой точки зрения несомненный интерес представляют статьи и очерки самого Лебедянского. В одном месте он замечает, что человек, подвергающий себя частому риску, теряет чувство настороженности. Он примерно рассуждает так: «Авось пронесет, со мной такое уже бывало!» Величайшее заблуждение! Малейшая неосторожность, а еще хуже — небрежность часто стоит жизни если не человеку, пренебрегшему неписаными законами альпинистов, то его товарищам. Вулкан не только высокая труднодоступная гора, но и погреб с порохом. Он может взорваться в любую минуту. И об этом всегда надо помнить.