Папа, узнав о провале заговора и оборонительных приготовлениях города, отлучил от церкви Лоренцо и всех Медичи, а также сторонников клерикальной партии. Кроме того, он запретил совершать богослужения во всех церквах Флоренции, ее окрестностях и городах Прато и Пистойя.

«13 июля 1478 года король Неаполя прислал во Флоренцию гонца, и тот, затрубив в горн, спешился и вошел во дворец Синьории, — писал историк Лапини. — Там он сообщил Синьории, что, если флорентийцы не вышлют из города Лоренцо Медичи, король Неаполитанский объявит им войну».

Сер Пьеро сделал свой выбор задолго до заговора Пацци. Он, можно сказать, всегда оставался преданным старому Козимо Медичи. Это Медичи ввел его в круг своих друзей купцов и удостоил чести ставить печать и подпись на нотариальных актах. Поэтому сер Пьеро остерегался встреч с кланом Поджо и позже с кланом Пацци.

Теперь сер Пьеро да Винчи был нобилем, знатным человеком республики и пользовался доверием Лоренцо и поэтому был вызван во дворец Синьории вместе с другими тремястами почетными гражданами.

Войско короля неаполитанского уже перешло реку Тронто, а папские войска вступили на земли Перуджи. Флоренция готовилась к обороне, несмотря на интердикт [3] папы, лишивший республику поддержки соседей. Борьба предстояла не на жизнь, а на смерть. Лоренцо решил собрать сограждан, чтобы понять, насколько можно на них полагаться. Лоренцо Медичи было всего двадцать шесть лет, а слушали его уважаемые граждане, старые лисы. Но речь Лоренцо была столь пламенной, что снискала ему славу не меньшую, чем речь Антония после гибели Цезаря. Стоит воспроизвести это драматическое обращение к флорентийцам в достоверной передаче Макиавелли.

«Не знаю, высокие синьоры, и вы, досточтимые граждане, должен ли я вместе с вами скорбеть по поводу всего происходящего или же радоваться, — начал свою речь Лоренцо. — Конечно, когда подумаешь, с каким коварством и ненавистью напали на меня и умертвили моего брата, нельзя не печалиться и не ощутить в сердце и в душе острую боль. Но когда затем вспоминаешь, как быстро, как умело, с какой любовью и в каком единении всех жителей нашего города мне была оказана защита, а за брата моего отмщение, должно не только радоваться, но и похваляться и гордиться. И хотя мне на горьком опыте пришлось убедиться, что во Флоренции врагов у меня больше, чем я думал, тот же опыт показал мне, что преданных, верных друзей у меня тоже больше, чем я полагал. Потому должно мне скорбеть вместе с вами об обидах, учиненных мне врагами, и радоваться вашей доблести…

Посудите сами, досточтимые граждане, — продолжал Лоренцо, — до чего довела злая судьба наш дом: даже среди друзей, среди родичей, даже в святом храме не были мы в безопасности.

Те, кто опасается за свою жизнь, обычно обращаются за помощью к друзьям, к родичам; мы же увидели, что они вооружились, чтобы погубить нас.

Те, кто преследуется обществом или частными лицами, ищут обычно прибежища в церкви. Но там, где другие находят защиту, нас подстерегала смерть; там, где даже отцеубийцы и злодеи чувствуют себя в безопасности, Медичи нашли своих убийц.

И все-таки господь бог, никогда не оставлявший милостью своей наш дом, вновь спас нас и защитил наше правое дело. Ибо перед кем мы так провинились, чтобы заслужить столь яростную жажду мщения?.. Нет, те, кто проявил к нам такую вражду, никогда не были нами лично обижены, ибо, если бы их стали преследовать, они бы не смогли нанести нам удар. Если же они приписывают нам публичное поношение, о чем мне лично не известно, они наносят вам большее оскорбление, чем нам, и этому дворцу и вашей высокой власти — большее, чем нашему дому, утверждая, что из угождения нам вы незаслуженно ущемляете интересы граждан. Но утверждение это весьма далеко от истины, ибо если бы мы даже того и захотели, а вы могли бы нанести им обиду, делать этого мы бы не стали. Всякий, кто искренне захочет знать правду, убедится, что дом наш возвеличен вами исключительно потому, что мы старались превзойти всех в гуманности, добросердечии и щедрости.

Если же мы всегда ублаготворяли чужих, то почему бы стали обижать близких? Их побуждали к действиям лишь жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись с вооруженными людьми на площадь: деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение.

Если же они действовали из зависти и ненависти к власти дома нашего, то покусились не на нас, а на вас, ибо вы эту власть нам даровали. Ненависти достойна та власть, которую захватывают силой, а не та, которую люди достигают благодаря гуманности, добросердечию и щедрости.