— Мне, наверно, нужно время, — сказал он.

Надя при нем заметно оживала. Дима стал выводить ее гулять в ближайший парк и сквер, они гуляли по аллеям, разговаривали, Дима показывал на какой-нибудь красивый куст или лист, и Надя улыбалась и даже смеялась.

Все углы квартиры Дима уставил какими-то сорванными во дворе травами, ветками деревьев в вазах, осенью — желтыми листьями. Несколько раз Дима заваривал чай какими-то странными травами, весь дом наполнялся запахом, который напоминает запах пустыря под жарким солнцем. Надя после этого чая веселела, и вскоре стало заметно, что пива она покупает меньше. А ночью ее после этого чай уже не мучила бессонница. В октябре и она пошла на работу. На прежнюю ее уже не взяли, но она начала продавать книги в книжном магазине.

Друзей он так и не завел. Все бывшие одноклассники уже переженились, разъехались, закончили вуз — а кто и не один, и считали его пропавшим или мертвым. Дима не стремился встречаться ни с кем из них.

— А ты не хочешь позвонить Марине? — спросила его как-то в субботу Надя. Они вдвоем с Димой фаршировали перцы. Алена лепила пельмени. За окном стояло яркое, солнечное осеннее утро.

Дима завис, как делал всегда, если чего-то не помнил или помнил плохо.

— Марина — которая… Которая… Рыжая, с малого физфака?

— Слава те Господи, вспомнил, — вздохнула Надя. — Между прочим, переживала девчонка. Хорошо, что ты колесил по стране, а то она боялась, что ты начнешь мстить гопникам, понимаешь? И что они тебя забьют монтажками, как тогда всех забивали.

Дима отложил ярко-красный перец, набитый смесью фарша и риса, вопросительно посмотрел на Надю.

— Ну, была такая версия, да ты же сам в записке написал, что дескать не можешь забыть Иришку. И Марина говорила, что Иришку убили как раз с Лосевской коробки ребята, и что вдруг ты начнешь мстить. И хорошо, что не стал. Тоже была бы "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты". Хорошо, что живой. Но знаешь, у нас после стало спокойнее, а сейчас вообще — самый безопасный район. Прямо как в Швеции какой-нибудь! Марина еще говорила, что жалко, что с Иришкой все это случилось раньше, чем появился Черный Кот. И очень переживала за тебя. Как все нелепо вышло.

— Черный Кот?

— Ну да, какой-то парень или мужик, видимо из криминальных, он их всех построил. Говорили, что нельзя было никакую драку завязать, он тут как тут. Все равно что тень какая-то, или привидение. Уже поколения два дворовых ребят сменилось, они же быстро уходят — в армию там, женятся, а потом новые нарождаются. А говорят, все еще его помнят и боятся. У них это вроде как легенда такая. Ни одного убийства не было, ни одной драки. Жалко, что все это только потом началось, что они стали бояться этого Кота. Это все рассказывала Марина. Я ее встретила года два назад в магазине. Такая стала солидная, двое детей. Телефон дала, я в память мобильника забила. Можно позвонить, если хочешь. Ну а что? Она будет рада…

— Не надо, Надя. Как-нибудь потом. А то… понимаете… у них уже сложилась жизнь, и мне в ней места нет. А тут придется ее как-то перестраивать, раздвигать, находить для меня место.

— А отцу позвонить? Не хочешь? — допытывалась Надежда.

— Я не знаю, — улыбнулся Дима. — Наверно, надо: ведь он переживает, что меня нет? Может быть, Алена напишет ему письмо?

"И все-таки он какой-то странный", — думала в понедельник Алена, куря на кухне, по своему обыкновению, в форточку. Не было двух последних уроков, и она пришла домой раньше полудня. — "Может, он как Хари в "Солярисе"? Типа его сделали точь-в-точь похожего на Диму, как биоробота. И всю память Димину записали, но кое-что забыли… И поэтому он зависает… Или вдруг он… Нет, не знаю кто, не понимаю кто. Но он точно живой, не мертвяк. Или все-таки… Ох, ну и чушь лезет в голову. Нормальный он, живой. Но почему он уходит ночью? Где стоянка, которую он охраняет? Где он сторожем работает?" Она заглянула в свою комнату, где должен был сейчас спать Дима — по его загадочному, неправильному режиму дня.

Дима сидел, вытянув ноги и прислонившись к стене, с закрытыми глазами, на Аленином коврике-пенке. Она вытащила коврик для того, чтобы на нем йогой заниматься, но так и оставила лежать, а Дима его обжил. Алена передернула плечами и тихо прокралась к своему компьютеру, начала щелкать страницами "В контакте". Дима казался спящим, но он не спал. Он вспоминал.

Двенадцать лет назад пустырь за домом был опасным местом. Хайрастому парню без "поддержки" здесь делать было нечего — лучше сидеть дома и читать книжечки. Но Дима все равно ходил туда и сидел подолгу среди высоких лопухов и полыни. Именно здесь погибла его подруга Иришка. Он приходил с бутылкой портвейна, пил и наливал стакан для нее, оставлял в траве или на снегу. Приносил хлеб и отламывал для нее, клал в траву (или опять же в снег, когда еще была зима). Сюда, а не на кладбище принес игрушку — плюшевого тигренка, в день ее рождения. И часто, даже зимой, носил цветы. Хлеб, конечно, доставался птицам. Но и Тигренок исчез, и цветы тоже исчезали. Дима не задумывался о том, кто их утаскивает. Может быть, местные пацаны. Пока Бог миловал — никто до него не докопался, видимо, ребята жгли свои костры и пили на пустыре в другие дни. Ранней осенью, в годовщину гибели, Дима решил принести гитару и спеть несколько Иришкиных любимых песен. Просто так. Он придумывал себе, как будто она живет здесь: пьет портвейн, ест хлеб, радуется цветам, играет с плюшевым тигренком и вот сейчас еще и будет слушать свои любимые песни. Дима понимал, что все это Иришка действительно делает: созданная им самим ее виртуальная копия в его памяти, или, как пафосно говорили раньше, "в его сердце". А пустырь — просто точка привязки к земле, к физическому миру того посмертия, того рая для Иришки, который он придумал сам. Как храм, который стоит на земле, но соединяет с небом. Или икона, например. Или алтарь. Так думал тогда Дима. Он был отличник и, по свидетельству учителей, гений. Дима пел для нее "Наутилуса", Цоя, БГ — все, что она любила. И не удивительно, что в тот вечер его услышали. Окружили кольцом, рассматривая с любопытством, как неведому зверюшку.

— Концент, блин, по заявкам слушателей, — протянул некто бритый, в штанах с лампасами. Дима отложил гитару и встал.

— Ты с какого раёна? С какого дома?

Дима кивнул в сторону своего дома, который мерцал огнями на краю пустыря.

— Сорок вторые? Поддержка твоя, шоль? А ты знаешь, чье тут место?

С матом и развеселыми приколами, в которых фигурировала в основном гитара (на что надеть гитару, куда засунуть гитару и другие возможные с ней манипуляции), ребята стали смыкать кольцо вокруг Димы. "Вот и хорошо. Буду драться — убьют. Убьют — буду как Иришка. То есть нигде. Или здесь. Вдруг она правда здесь", — мелькало в мозгу. На него неумолимо надвигался амбал в лампасах. Он отступал, но знал, что за спиной его ждет удар по почкам или по загривку, потому что там стоят как минимум трое. Но почему-то удара не было, он оказался среди бурьяна и полыни, еще зеленых в начале сентября, а тех, кто ждал его за спиной, сам увидел со спины. Они стояли кругом, но в кругу никого и ничего не было, кроме его гитары. А Диму кто-то потянул за руку.

— Скорее… — лохматая темноволосая девчонка с круглыми глазами тащила его за собой.

— Иришка?

— Тихо! Сейчас уйдем, а потом все скажу… — она втащила его в овражек, где тек ручеек, а над ним согнулись несколько американских кленов, достаточно крепких для того, чтобы выдержать двух подростков. Лежали здесь и бетонные плиты — как ступени к ручью. На одной плите сидел его тигренок.

Иришка улыбнулась.

— Я теперь здесь живу… — и вздохнула. — Песни я слышала… Гитару они, наверно, раздолбают… Жалко так.