– Что значит никуда не войти?

– А то и значит – закладки жала, а никуда не заходило. А еще Пархоменко, из новых наших, примчался сюда белый от страха, рассказал, что эти черти в противогазах всех без разбору убивают и в дома врываются. Напугал. Я вот думаю, что даже если война, то больницу они трогать не станут?

– Не должны, – лживо подтвердил Рощин, просительно добавив: – Нам бы побыстрее.

– Не бойтесь – не сбежит ваш покалеченный. Нога у него сломана сильно. А вот охранник, что при нем был, сбежал, как только стрелять в городе начали. До рассвета еще.

– Ночью? – удивился Рощин.

– Ну да. Ночью стреляли. У казарм, говорят, и по городу где-то. Я этого и не слышала. Проснулась поутру – живу под боком, пешком пришла, здесь и узнала. Он, говорят, когда услышал выстрелы, пошел посмотреть, что там случилось, и больше его здесь не видели.

Рощин этому обрадовался: охрана в байку про то, что их прислали забирать подследственного, так просто не поверила бы.

– Вы бы не забирали его лучше. Пересидите в подвале, пока порядок не наведут. Застрелят вас ведь – по всему городу сейчас стреляют. Да и нам хорошо – ведь охрана нужна в такое время. Военные, может, нас и не тронут, а вот наркоманы могут заявиться. Они и в спокойные деньки часто пытались стащить разное, а уж сегодня… Ох, боюсь я…

Вокруг господствовал абсурд, и эта бабушка, знакомая с Интернетом не понаслышке, похоже, была теперь его правой рукой. Персонал и больные попрятались по подвалам, лишь она осталась на своем посту – воплощение порядка. Похоже, вообще не удивлена происходящим – лишь слегка раздражена нарушением привычного хода вещей и опасается вовсе смешных проблем вроде набега стаи страждущих наркоманов.

Синий, услышав шум моторов, среагировал сразу – кинулся в первую попавшуюся дверь, перепрыгивая через опустевшие койки, добрался до окна:

– Серега! Они здесь уже! Сейчас вломятся!

Рощину два раза повторять не надо – понял все:

– Мать! Бегом! Давай побыстрее!

Женщина, чисто символически прибавив ходу, ворчливо проинформировала:

– Пришли уже – вон его палата.

Этот задержанный пострадал серьезно: голова забинтована основательно, нога загипсована почти до паха, подвешена на вытяжке. Из-под бинтов настороженно таращится один глаз – второй прикрыт.

– Вы кто? Вы за мной?

– За тобой, Богданов Александр Павлович, за тобой, – поморщился Рощин. – Вот как мы тебя только вытаскивать отсюда будем…

– Нет – вы не за мной, вы не должны меня трогать, – странно заявил травмированный. – Бегите отсюда лучше. Быстрее бегите. За мной должны прийти.

Снизу застрекотали автоматы – на первом этаже уже хозяйничали погромщики.

Разговаривать с задержанным здесь не получится – надо его быстро вытащить. Но как? Куда? Они на здоровых ногах еле сюда пробились – страшно подумать, как будут отсюда выбираться с покалеченным на руках.

Игорь, будто читая мысли Рощина, уверенно произнес:

– Я знаю, как можно выбраться из города. Надо только дотащить эту тушу до того расстрелянного КамАЗа.

Нелегкая задача, да и что он там придумал? Но Рощин другу доверял полностью (да и своих разумных идей пока не было):

– Хватаем его под руки и тащим. Здание длинное, они, похоже, в противоположном краю. Здесь можно будет спуститься?

– Можно, – кивнула женщина. – Но ему больно будет – нога сильно переломана.

Рощину на неудобства покалеченного гада, замешанного хрен знает в чем, было плевать:

– Синий, хватай его под левую!

– Нет – ты под левую, я с другой стороны. Если что – стрелять будет удобнее.

Разумный довод: Игорь ведь не левша. Богданов, грубо вырванный из теплого ложа, болезненно вскрикнул на первом же шаге, но никто не обратил на это внимания. Стрельба внизу не утихала и, похоже, быстро перебиралась на второй этаж. Женщина, распахнув остекленные двери, указала на лестницу:

– Вот: вниз бегите – и там увидите дверку на улицу. Она на щеколде изнутри прикрыта, так что откроете.

– Мать, а ты? Бегом с нами – стреляют же.

– А я потихоньку через подвал, к остальным. Дверку там прикрою потом брезентом грязным – может, не заметят.

Рощин, сжав зубы, кивнул:

– Спасибо, мать. Не попадись им. И это… ты извини, но нельзя нам здесь оставаться.

Сегодня ему не в первый раз приходится бросать людей или отворачиваться.

До КамАЗа добирались минут десять, но по ощущениям это тянулось минимум десять часов. Если бы Рощина заставили писать отчет, у него бы ушла пачка бумаги. Один выход из больницы чего стоил – до конца своих дней он будет помнить тот неописуемый ужас, когда вожделенная дверца за лестницей не открылась, а пальба неумолимо приближалась. Щеколду отодвинули, но дальше все застопорилось. Не сразу поняли, что в панике давили не в ту сторону. А прямо за дверью оказался темно-зеленый бок бронетранспортера. Хорошо, что рядом с ним автоматчики не крутились, – обливаясь холодным потом, друзья незаметно перетащили покалеченного Богданова за угол.