Я не принадлежала к числу «ясновидящих» и замечала лишь неестественно обширную, несмотря на его тридцать два года, лысину. В то время как муж писал возвышенные статьи об оккультизме для различных журналов, посвященных тайным наукам, жена, вероятно в надежде уловить эти незримые войны, неустанно целовала его гладкую, похожую на страусиное яйцо голову, венчавшую тощую фигуру.

Пока длились подобные проявления любви, стряпня, которую пигалица, исполнявшая также обязанности кухарки, оставляла на газовой плите, постепенно превращалась в горелые ошметки. Свидетельствующий об этом запах просачивался под двери комнат, и, как только их открывали, сероватый дым, проникавший из кухни в прихожую, клубился кольцами вокруг наделенного особыми «способностями» секретаря.

В такие моменты я надевала шляпу и шла завтракать в ближайший ресторан. Обсуждать что-то с маленькой дамой было бесполезно.

Иногда по вечерам собирались трое-четверо членов общества. Они читали «Бхагавадгиту» по двуязычному изданию, где текст на санскрите, переданный латинским шрифтом, соседствовал с французским переводом на параллельной странице, выполненным Бюрнуфом [27] *.

Эти простаки, забывавшие, что порядок слов, из которых состоит фраза, неодинаков в различных языках, бездумно соотносили первое слово французской фразы с первым словом санскритской, из-за чего возникали в высшей степени комичные языковые конструкции.

Я попыталась вставить несколько осторожных замечаний, но тотчас же столкнулась с таким сопротивлением, что больше не заикалась об этом. По ходу чтения госпожа Дежан продолжала рассуждать о вибрирующих звуках санскритских слогов. Среди членов «вечной» ложи (официально она именовалась «анандой» [28] *) вообще много говорили о вибрациях. Широко раскрывая свой клюв хищной птицы, дама издавала поочередно гортанные и пронзительные звуки. Сначала некоторые из собратьев по оккультным наукам пытались копировать ее интонации, но вскоре сдались и молча слушали, как она в одиночку продолжает свои вокальные экзерсисы.

Порой после чтения или музицирования, поводом для которого служила все та же «Бхагавадгита», секретарь объявлял сеанс медитации. Он опускался в старое кресло и замирал с закрытыми глазами. Другие, менее удобно устроившись на обычных стульях, прикладывали похвальные усилия для того, чтобы оставаться столь же неподвижными, но это им плохо удавалось. Вокруг слышались шарканье ног по натертому полу, скрип стульев и с трудом сдерживаемый кашель. Сеанс тянулся долго и затягивался далеко за полночь. Внезапно секретарь громко хлопал в ладоши. Присутствующие вздрагивали.

«Достаточно! — выпаливал Журдан. — Возвращайтесь!»

Впоследствии я узнала, что этот категоричный приказ не предписывал каждому, кто его получал, отправляться в свои обиталища. Речь шла о возврате более сложного порядка. Во время сеанса неподвижности и сосредоточения души членов этого небольшого кружка якобы частично отделялись от своих телесных оболочек, чтобы приблизиться к другим планам бытия. При такой игре можно погибнуть, считают — причем не совсем безосновательно — индийские йогины. Члены ложи «ананда» смутно осознавали эту опасность, и, поскольку никто из них не стремился к самоубийству, секретарь, руководивший занятием, заканчивал его в тот миг, когда, по его мнению, оно приближалось к критической точке.

Опасения Журдана, как я уверена, были излишними: его собратьям, ерзавшим на стульях, отнюдь не грозил полет в иные сферы. Когда они вставали, их лица скорее выглядели заспанными.

Посетители тихо обменивались пожеланиями «спокойной ночи» и с важным, невозмутимо-благочестивым видом спускались вниз, освещая себе путь карманными фонариками.

Иногда после таких сборищ Журдан, вместо того чтобы отправиться в супружескую спальню, предлагал нам ночную прогулку.

«Давайте ускорим возврат нашей праны [29] * в наши физические тела», — говорил он.

И вот мы втроем — он, его жена и я — принимались бродить по уснувшему Парижу. После возвращения, примерно в три-четыре часа утра, он приказывал супруге:

«Леонтина, свари нам кофе покрепче».

Мы пили черный кофе и беседовали до рассвета.

Некоторое время эта беспорядочная жизнь меня забавляла, но в конце концов стала утомлять. Бессонные ночи плохо сочетаются с учебой, а я посещала тогда занятия по санскриту профессора Фуко. Профессор Фуко был также тибетологом; он перевел тибетскую версию «Лалита-Бистара» [30] * («Гьячер-ролпа»). Он первый заговорил со мной о Тибете, но я и не подозревала тогда, какую роль суждено этой стране сыграть впоследствии в моей жизни.

Я также установила связь с Музеем Гиме [31] * и его библиотекой, где с восторгом приобщалась к литературе и философии Индии и Китая.

Мне уже приходилось говорить, чем являлась для меня библиотека Музея Гиме с ее удивительной атмосферой, созданной изображениями богов и восточных мудрецов [32] . Вот уж где действительно хватало «вибраций», о которых рассуждали мои друзья с бульвара Сен-Мишель. Они исходили не только от внешне бесстрастных статуй, стоявших вдоль галерей музея, но и от сотен предметов, некогда служивших для совершения различных обрядов, а ныне бережно расставленных в витринах и снабженных надписями.