Эти злодеи — наги [82] *, принадлежащие к очень древней секте, члены которой выдают себя за аскетов и живут без одежды. Они испокон веков наводняли места паломничеств под различными именами: капалики, бхайраги и так далее. Прославленный Шанкара едва не стал их жертвой.

Все это очень печально, но всевозможные опасности, подстерегающие на пути, отнюдь не пугают многочисленных странников, поднимающихся каждый год к Бадринату.

Банерджи умолк и задумался. О чем он размышлял? Мне хотелось услышать продолжение долгого рассказа, но я не осмеливалась прервать его раздумья. Однако, поскольку молчание затянулось, я осторожно спросила:

— Вы продолжили свой путь? Вы дошли до Бадрината?

— Это было самое страшное, — сердито откликнулся Банерджи. — Монастырь Джоши, основанный более тысячи лет тому назад Шанкарой, почти полностью разрушился; в нем не осталось ни одного санъясина. Храм... ах да, храм... Как только я там оказался, посланец управляющего пришел узнать, какую сумму я собираюсь пожертвовать. Деньги, которые я отдал, очевидно, его удовлетворили, ибо он стал вести себя любезно и сообщил, что из особой милости мне будет дозволено лицезреть вблизи статую Бога. Но тут настал момент, когда божеству преподносят угощение. Только дежурные священники могут оставаться в это время в святилищах. Один из них принес мне прасад [83] (часть продуктов, выставленных перед изображением Бога). Эти кушанья из риса с всевозможными приправами были отменного качества.

Подавальщик поставил блюдо на стол рядом со мной и застыл в ожидании.

Эта поза не оставляла никаких сомнений относительно его побуждений: он рассчитывал на вознаграждение. Я дал слуге деньги и, проявив щедрость, заслужил право его расспросить. Таким образом, я узнал, что в главном храме имеется многочисленный штат, к которому относятся и служители храма, посвященного Лакшми [84] , расположенного в том же обнесенном стеной месте. Все эти люди питаются продуктами, которые подносятся обоим божествам во время трапез. При этом количество и качество раздаваемой пищи бывает неодинаковым для всех, и по этому поводу в стенах храма не стихают шумные споры.

— А как же паломники? — спросила я. — Разве приходящих туда бедных голодных паломников не кормят?..

Мужчина слегка пожал плечами.

— Да, конечно, — ответил он, если остается достаточно прасада после раздачи пищи служителям храмов и тем из странников, кто заранее обеспечил себе еду путем приношения.

Я был в курсе дела.

В час, когда открывают двери храмов, произошла обычная давка [85] . Паломники теснились, стараясь в числе первых попасть в храм и пробраться к решеткам, отделявшим их от обители божества. Они грубо отталкивали друг друга; некоторые падали, поднимаясь по лестнице к входу, и идущие сзади их топтали... Один из священников провел меня через заднюю дверь, чтобы избежать толчеи. Таким образом я оказался за оградой, преграждавшей доступ в обитель Бога. Паломники толпились и давились у решетки, стараясь увидеть изображение Бадри. Ради того, чтобы узреть его, они проделали этот долгий и трудный путь, вынесли столько лишений и потратили все свои скудные сбережения.

Один из помощников священника провел меня во внутреннюю комнату. Он зажег камфарное масло в маленькой плошке. Я увидел во вспыхнувшем ослепительном свете статую, почти полностью скрытую драпировкой, с множеством драгоценностей на шее. Они стоили, с гордостью сообщил мне брамин, совершавший богослужение, несколько сотен лакхов [86] рупий... Зимой, когда вокруг храма лежат сугробы снега, это сокровище уносится из Бадрината в другой храм, расположенный ниже по склону горы, и хранится там; все священнослужители, включая слуг, тоже спускаются вниз, и древний каменный идол, лишенный золотых украшений и сверкающих драгоценных камней, остается голым, подобно истинному аскету, в своем ледяном доме, освещенном единственной лампой, куда подливают масла, чтобы она пылала до следующей весны...

Банерджи замолчал.

Последовала очень долгая пауза. Затем я отважилась спросить:

— А что было потом?..

— Потом... Ничего, — отвечал Банерджи.

— Вы не захотели отправиться дальше? Вы же были недалеко от Кедарната [87] , куда Шанкара приказал отнести себя перед смертью. Разве не там, в Кедарнате, Шива является в виде ледяного лингама [88] , который растет каждый месяц с луной до самого полнолуния, а затем уменьшается вместе с ней.

— Для чего? — устало сказал Банерджи.

Мне нечего было добавить. Быть может, Банерджи понял, что все святые места и все боги, которых мы там ищем, находятся внутри нас?

На горе, где возвышается храм Бадри, можно выделить снизу вверх четыре зоны:

Стула — Сукшама — Ати сукшама — Шудха, то есть вещественный, грубый Бадри — Бадри в тонком теле — Бадри без тонкого тела — абсолютно чистый Бадри.

Согласно преданию, эти зоны восходят к Ади-Бадри (первоначальному Бадри); считается, что в незапамятные времена здесь обитали Кришна и Нара-Нараяна.

Я же слышала следующее толкование: эти зоны не отрезки реального пути, ведущего на вершину горы, а духовные этапы на пути ко все более и более чистому Знанию, к незримому, нематериальному Шудхе-Бадри.

Банерджи, брамин, сведущий в учениях своей религии, очевидно, знал эти версии. Мне не пристало их ему повторять.

Удрученный вид индуса навел меня на мысль, что он сожалеет о лелеемой им благой мечте, неоднократно разбивавшейся в ходе его предыдущих странствий и окончательно потерпевшей крах в Бадринате, в святилище его любимого божества, где он столкнулся лишь с неблаговидным поведением грубой толпы.