Ланч длился обычно часа полтора-два, поэтому о своей отлучке и о приблизительном времени возвращения я всегда ставил в известность или замдиректора департамента, когда был начальником отдела, или директора департамента, когда сам стал его заместителем. Если никого из них не оказывалось на месте, поскольку они тоже работали не только в офисе, то предупреждал кого-то из сотрудников департамента. Время на подобные мероприятия никто не ограничивал, и каждый исходил в таких случаях из потребностей встречи и наличия у него другой работы, тем более что рабочий день у сотрудников МИДа не ограничен, и вечерние и даже ночные бдения, работа в субботу и воскресенье для них вполне обычное явление.

Чо Сон У, разумеется, вполне представлял мой материальный уровень и прекрасно знал дипломатические обычаи, однако все время пользоваться его гостеприимством мне было по-человечески неловко. И я стал время от время приглашать его к себе домой, где можно было и перекусить, и поговорить. Таким образом отвечать на приглашения было мне под силу, хотя это и не очень нравилось моей жене, так как приносило лишние хлопоты. Неудобно было и то, что встречи проходили в вечернее время. С другой стороны, домашняя обстановка создает совсем другую атмосферу между людьми, придавая ей как бы неформальный характер. Это и есть известные сейчас и широко практикуемые даже на высшем уровне так называемые встречи без галстуков.

По тем же причинам в гостях у меня с супругами, а иногда и с детьми, перебывали практически все мои корейские коллеги, с которыми я имел отношения — и Ви Сон Лак, и сменивший его на посту начальника политического отдела посольства РК Ли Бен Хва, и куратор отдела советник Ким Иль Су, и советник посольства КНДР Юн Мен Дин.

Не обходилось и без джентльменских забав. Помню, однажды в начале 90-х мы с советником по экономическим вопросам Тхэ Сок Воном (сейчас он посол РК в Казахстане) заехали ко мне домой выпить «на посошок» около трех часов ночи после хорошо проведенного вечера в московских заведениях. Реакция моей жены на такой визит, неожиданная, кстати, для корейцев в силу национальных традиций, была соответствующей, а дочка, которой пришлось исполнять роль хозяйки глубокой ночью, на следующий день клевала носом.

В свою очередь и моя семья также бывала в гостях у этих корейцев. Не исключаю, что, может быть, некоторые из них, как и Чо Сон У, были сотрудниками спецслужб, но такова работа дипломата любой страны. Если бояться общения с представителями таких служб, то в первую очередь нельзя заходить в консульский отдел любого посольства, как это и запрещалось советским гражданам в нашем недалеком прошлом.

В случае же с Чо Сон У все наши встречи, о которых знали и мои коллеги по работе, и мои родственники, и многочисленные соседи, и даже российские водители южнокорейского посольства, «чистота» которых традиционно, как известно, не вызывает сомнений, были названы следствием и судом «конспиративными», попросту говоря, тайными. Надо, наверное, быть последним идиотом, чтобы проводить конспиративные встречи у себя дома при стоящей у подъезда машине с дипломатическим номером и шофером. Более того, сотрудники ФСБ, зная о наших отношениях, сами инициировали мои встречи с Чо для прояснения интересующих их вопросов. В частности, такая просьба была высказана в беседе со мной, которую «свидетель М.» втайне от меня записал на магнитофон у меня же в кабинете и которая приобщена к делу.

Характерно, что поначалу этот сотрудник ФСБ всячески отрицал, что обращался ко мне с такой просьбой, но после того, как мои адвокаты освежили его память цитатами из сделанной им же записи, вынужден был согласиться.

— Да, я просил Валентина Ивановича встретиться с Чо Сон У, — заявил он, — но не ставил задачи.

Суду такого «объяснения» оказалось вполне достаточно, чтобы признать мои встречи с Чо Сон У конспиративными. На деле же все это было не что иное, как банальная провокация: попросить побеседовать, пустить следом «наружку» и зафиксировать встречу, истолковав ее затем в нужном для себя ключе. Прав был Натан Щаранский, когда в своей книге предупреждал, что чем дальше вы от спецслужб, тем меньше у вас будет неприятностей.

Следствие договорилось даже до того, что, мол, для встреч с Чо Сон У рестораны выбирались на Ленинском проспекте и около Новодевичьего монастыря в связи с их якобы близостью к месту работы и необходимостью-де «уложиться при проведении встреч в обеденный перерыв». «Упустив из виду», что если бы стояла такая задача, то уж ближе, чем на Старом и Новом Арбате, к зданию МИДа ресторанов не найти. Кроме того, следствие не потрудилось или не захотело узнать, что ланч с иностранцами в рабочее время — это будничное явление в работе сотрудника МИДа. Неоднократные выступления в суде моих бывших коллег с разъяснениями на этот счет оказались для суда неубедительными.

Что же касается определения наших встреч с Чо Сон У как конспиративных, то как тут не вспомнить то ли быль, то ли байку, что в совсем недалекие времена по сходной статье человеку вменялось, что он «антисоветски улыбался во время Октябрьской демонстрации». Ведь действительно ходил на демонстрацию, действительно улыбался, а уж как определить эту улыбку, органы знают лучше и никогда не ошибаются.

Со временем наши отношения с Чо Сон У приобретали все более непринужденный характер. Мы говорили на разные темы, порой просто трепались, отдыхая за бокалом виски или пива. Что касается профессиональных разговоров, то это были текущие вопросы о ситуации на Корейском полуострове, в КНДР, российско-северокорейских отношений. За исключением российско-южнокорейских отношений и их проблем, что Чо Сон У абсолютно не интересовало, это были те же самые вопросы, что обсуждались мною и с другими южнокорейскими дипломатами и учеными, представителями других стран. В ходе бесед интерес представляли не факты, которые были известны всем и порой южнокорейцам даже больше, чем нам, поскольку у них по этой тематике работают десятки тысяч людей, а в России — едва ли сотня, но их анализ, прогнозирование на их основе.

Поначалу я, как и мои коллеги, не понимал, почему дипломаты южнокорейского посольства каждый на своем уровне проявляют интерес к одной и той же теме. Например, состоялись российско-северокорейские межмидовские политические консультации. С просьбой информировать о них, причем всегда срочно, ибо у корейцев, как правило, все проблемы срочные, посол идет к заместителю министра, советник-посланник — к директору департамента, советник — к заместителю директора департамента, начальник политического отдела посольства — к начальнику корейского отдела и т. д. Мы, естественно, после встреч обменивались мнениями и недоумевали. Впоследствии же выяснилось, что это система индивидуального информирования Центра, когда каждый дипломат, а не посольство в целом, дает свой анализ такого-то события или сообщает ставший именно ему известным факт. По итогам года информация каждого получает оценку за качественные и количественные показатели, выявляются лучшие, которые награждаются премиями и получают «плюс» в послужной список. Отсюда — всегдашняя срочность и настырность.