Затеянная судьей возня вокруг доверенностей, которая по существу была направлена на лишение меня защиты и укрытие творимого беззакония, стала последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. К тому времени к желудочным неприятностям добавились и другие болезни. Не будучи никогда полным, я похудел почти на 20 кг, нервы были на пределе после двух с половиной лет заключения и повторяющихся по однажды заведенному сценарию процессов.

В начале января 2001 года на суде я сделал заявление, в котором выразил свое возмущение отказом Коваль выдать доверенность моей жене на представление моих интересов в Европейском суде по правам человека, сказал, что рассмотрение дела четвертым составом суда — это надругательство над правосудием, превращающее процесс в фарс, и на основании этого отказался участвовать в судебных заседаниях и потребовал, чтобы и мои адвокаты покинули зал суда.

Судья пришла в замешательство, не зная как реагировать. Конечно, это был крик отчаяния, не предусмотренный судебной процедурой и не могший иметь каких-либо юридических последствий. Я на какое-то время перестал отвечать на вопросы судьи, прокурора, однако меня все равно регулярно доставляли в суд. Регулярно приходили в суд и адвокаты, поскольку судья в устной форме запретила им покидать зал. Но с психологической точки зрения это была разрядка для меня и единственный способ выразить свое отношение к происходящему, показать, в том числе и самому себе, что, несмотря ни на что, я не сломлен.

Как и прежде, практически все ходатайства защиты отклонялись, а поступающие в суд многочисленные ходатайства от депутатов Госдумы, общественных и правозащитных организаций даже не оглашались. О них я узнал, лишь знакомясь с делом после суда.

Ходатайства откланялись под любыми предлогами. Было, например, ходатайство допросить в суде Чо Сон У как человека, которому я, по версии обвинения, передавал все документы и сведения. Судья заявила, что это невозможно, поскольку между Россией и Республикой Кореей нет соглашения об оказании правовой помощи по уголовным делам. На следующее заседание адвокаты принесли текст этого действующего соглашения и повторили ходатайство. Тогда судья просто заявила о нецелесообразности вызова в суд Чо Сон У.

Но вместе с тем Коваль по какой-то причине пошла на то, чтобы запросить в ФСБ более полный текст документов на корейском языке и сделать их перевод на русский язык. Думается все же, что это была не ее идея, а ФСБ, сотрудники которой постоянно распускали слухи о том, что вот-вот будут представлены новые и совершенно неотразимые доказательства моей вины. Да и сам факт, что переводчик был предоставлен именно ФСБ, говорит об этом. В письме в Мосгорсуд ФСБ категорически запретила доверять перевод мидовцам, определив заодно, что можно, а что нельзя в документах знать суду.

Кстати, суетливый «свидетель М.» и в представлении «новых доказательств» моей вины отличился. Он принес в суд какую-то записную книжку и ксерокопию одной из страниц документа на корейском языке с рукописными пометками. По его словам, узнав (!), что в ходе предварительного следствия и предыдущих судов эти рукописные пометки не изучались, он сам отправил их ксерокопию вместе с принесенной им записной книжкой, якобы изъятой у Чо Сон У, на графологическую экспертизу в лабораторию ФСБ и получил ответ, что пометки сделаны рукой Чо Сон У. Заключение специалиста он также принес, с требованием приобщить все эти материалы к делу как вещественное доказательство моей вины. Но такая прыть «самодеятельного следователя» и столь демонстративно показанная осведомленность свидетеля о следственных и судебных материалах привели к заметному конфузу даже прокурора. Он поддержал ходатайство защиты признать это «вещественное доказательство» недопустимым. Это был, пожалуй, единственный случай, когда мнение защиты и прокурора совпали.

Не без участия «свидетеля М.» как одного из основных авторов и всех других доказательств моей «виновности» предпринимались попытки распространить слухи о моем запойном алкоголизме и этим объяснить отсутствие в доме ценностей и денежных накоплений. Мол, пропил все, а жена успела спрятать лишь малую толику в сумме чуть больше пяти тысяч долларов. [41] Но и эта попытка провалилась ввиду ее абсурдности.

Вызванный в суд 10 апреля переводчик корейского языка запросил два месяца на перевод около 50 страниц, и Коваль удовлетворила его просьбу, хотя до этого посоветовалась со мной, сколько времени может занять перевод («Я вас, Валентин Иванович, спрашиваю не как подсудимого, а как специалиста»). А когда я сказал, что около двух-трех недель, поморщилась: «Долго!»

Она отложила суд до 13 июня, но больше без объяснения причин в моем деле не участвовала, несмотря на собственное заявление, что «основная работа по делу проведена». Судебное следствие было практически закончено: свидетели допрошены, материалы дела, за исключением нового перевода, изучены. В итоге ее перевели на рассмотрение кассационных жалоб, что считается менее квалифицированной работой, нежели рассмотрение дел, а значит, понижением по службе.

Я до сих пор не могу понять, что имела в виду одна из заседателей, когда в тот день сказала моим адвокатам:

— Все бы ничего, что суд откладывается столь надолго, но жалко, что Валентину Ивановичу придется лишних два месяца пробыть в тюрьме.

Напрасно я ждал 13 июня, стараясь толковать слова заседателя в свою пользу. В этот день суд не возобновился. Он начался 10 июля уже под председательством судьи В. Н. Медведева, который объяснил замену состава суда устным указанием руководства в связи с занятостью. Коваль в другом процессе.