Среди ритуалов — его личный: когда говорит Адриан Альена, оглядываются и на Целеста. Прежде — с легким сочувствием и жалостью, вместо единственного сына-наследника — рядовой Магнит; дурная судьба. Быть Магнитом — тоже почетно, вроде бы… но лучше им не быть.

Прислушиваясь к голосам, что разбегались в толпе, Целест вывел: в этот раз Адриану сочувствовали особо. Еще бы — сын отрекся от родового имени.

"Может быть, оно и к лучшему", — расслышал Целест лицемерный вздох надушенной кринолиновой дамы с цветастым веером в стянутой перчаткой руке. Ее приземистый тучный муж морщился: вокруг стражи да Магниты, неудачное место досталось — а они, между прочим, аристократы. Он пробормотал что-то о жалобах и "никакого порядка". Целест отсалютовал парочке, те позеленели до оттенка юной мартовской травы, и поспешили затеряться в толпе — оказалось, что аристократы работают локтями не хуже простолюдинов.

С трибуны вещали о благе народа и величии Империи.

Адриан Альена возвышался над толпой, в точности как Целест — над своими собратьями; высокий рост — генетический признак, как и рыжие волосы, и зеленые глаза. Целест отворачивался. Сходство слишком очевидно — он мог пригрозить шипами кринолиновой тетке, но не всему Виндикару.

Усиленный микрофонами, акустикой и экранами на столбах, голос разносился по Площади — чуть хрипловатый голос. Отец тоже курит, только не дешевые сигареты, а эбеновую трубку. Кто из толпы знает это? Целест знает, в девять лет он утащил из запретных апартаментов курительные принадлежности и потом три часа кашлял. Его не наказали. К нему относились, словно к безнадежно больному.

А сейчас он мертв. Почти пятнадцать лет как мертв.

Отрекся от отца, предал мать, проклят и изгнан.

И по-прежнему слышит голос, обещающий Империи Эсколер счастье, процветание и мир.

Приблизительно к "полуфиналу" — Альена повысил тон, суля гражданам покой и снижение налогов, — появилась Вербена. Первыми ее ощутили мистики, Авис взмахнул руками, словно разбуженная внезапным ливнем птица. Рони очнулся от своей вечной полудремы, они переглянулись.

— Что такое? — но Целест знал ответ. Все отчасти эмпаты… иногда.

— Скоро, — только улыбнулся Рони.

Целест ощутил дрожь в руке, и будто ломался карандаш — которым он зачеркивал дни, часы и секунды.

Почуяла Вербену и толпа — неявно, гигантской собакой прижала уши, завиляла хвостом. Очередной мобиль не сопровождали кони и люди на конях, он метнулся через проулки сине-серой полутенью. Кто-то замечал его, кто-то нет, но скорее чуял.

— Она уже здесь, — успокоил или наоборот добавил масла в огонь? Рони не был уверен, но в который раз улыбнулся, на всякий случай. — Только сначала… ну, понимаешь, официальная часть. Как всегда.

Первые годы — и первые празднества новолетия в Виндикаре, деревенский мальчишка, ошарашенный величием празднеств, с открытым ртом слушал Верховного Сенатора — может быть, готов был молиться, плюхнувшись в грязь округлыми коленями и окунув в лужу белобрысый лоб.

— …Как всегда, — повторил Рони, отмахиваясь от невидимой мухи или осы. Солнце лезет в глаза — желтое и горчит, как порченое масло, и с каждой минутой труднее закрываться от белого шума эмоций.

Почти за гранью выносимости.

"Я становлюсь слабее? Или, наоборот, сильнее — повышается чувствительность? И если так…" — Рони оглянулся на учителя; равнодушный к словам Верховного Сенатора и приближению Вербены, Глава Винсент держался чуть поодаль от сцены. Декстра что-то шепнула ему на ухо.

"Когда-нибудь спрошу, каково это — верхний уровень силы и бесконечный ресурс. Когда-нибудь. Наверное".

Толпа вздрогнула. Собака дождалась — напружинила мышцы, свесила язык, задергала колечком хвоста — быстро-быстро колотила себя по бокам, и готова была нестись к истинному хозяину.

Хозяйке.

Вербена медленно шла через толпу — без сопровождения, без стражей или личных охранников; Целесту пришлось подпрыгнуть и зависнуть на пару секунд — разглядел все-таки, и поползла переводная картинка — дежа-вю.

В точности, как много лет назад в грязном притоне Кривоногого Джо. Сотня или многие тысячи — все равны перед богиней. Она завернулась в такие знакомые лепестки невесомой перламутровой ткани, под прозрачной одеждой угадывались очертания фигуры, темно выпирали соски, но Вербена не выглядела обнаженной — не более чем дерево или цветок.

По распущенным волосам разливалась синева — блики неизменной заколки. Целест облизнул губы: вот она, разница. В баре заколки не было. Сейчас — есть.

Люди отступали и улыбались вслед Вербене. Ни попытки потрогать, ни шутки непристойной вслед; по мере того, как проникала Вербена в толщу толпы, трезвели пьяные и утихали перебранки. Про трибуну с Верховным Сенатором не то, чтобы забыли — но вполглаза следили, вполуха слушали. Казалось, Виндикар готов преклонить колени, в едином выдохе: богиня.