Наигрывая на флейте, Регина танцевала вокруг него. Сужала круги, как коршун над добычей. Голый, мускулистый, в одной набедренной повязке, брамайн не шевелился. Глаза его были закрыты. Это правильно, уверяла мелодия. Так и надо. Отдыхай. Всё в порядке.

У ног брамайна стоял храм.

Крохотный, храм был вырезан из кости. Неведомый резчик потрудился на славу. Башенки, рельефы, шпили. Чудища на водостоках. В храме хранилось знание, за которым Регина пришла. Да-да, шептала флейта. О да, откликались холмы. Вне сомнений, соглашались оливы.

Да, молчал Святой Выбор.

Где-то далеко, за гранью холмов, огромный, до омерзения плотский врач ждал, пока каплечипы «Нейрама» выйдут через поры кожи великанши-Линды. Поры походили на кратеры. Вторичный эффект Вейса обычно не позволял Регине следить за происходящим в реальности. Врач, Линда – это, скорее всего, иллюзия. Судороги рассудка, дрожащего от напряжения. Искажения знакомых лиц – особенно Линды – отталкивали девочку. Страх наслаивался на страх. Но тратить силы на приведение ситуации в норму она не решилась.

Время там и здесь шло по-разному. Там – шло, здесь – неслось в танце. Учитель Гюйс однажды пытался объяснить «лебедятам» причины этого несоответствия, но скоро сдался. Десинхронизация реальности, заявил он, и ее отражения в сознании индивида – это слишком сложно для сопливых дебилов, а концепцию мнемо-релятивизма они будут изучать в старших классах. Или никогда, если не поумнеют.

Вспомнив досаду на лице учителя, Регина тайком улыбнулась.

Когда запело всё – холмы, оливы, трава – она отняла флейту от рта. Дирижируя инструментом, зажатым в левой руке, правой взяла храм. Осторожно, так, словно в любой момент могла обжечься. Приподняла, разглядывая. Что брамайн? – дремлет, не возражает. От храма к земле и к Святому Выбору тянулись корешки – тоненькие, волосатые.

Регина поднесла храм ближе к глазам.

Немедленно освободить Раджата Маханди.

Снять с Раджата Маханди обвинение в шпионаже.

Дружить с людьми достойнее меня.

У моей мамы родинка на щеке.

Хочу серьги с жемчугом.

Гуру Нанак осуждает паломничества.

Один из корешков лопнул.

Из разлома потек ручеек огня. Красно-желтый, он лизнул траву, и та загорелась. Языки пламени обвились вокруг ствола оливы. Вспыхнули листья. Скоро вся крона стала похожа на шевелюру капитан-лейтенанта Стросса. Огонь распространялся с ужасающей быстротой. Но самым невероятным было то, что брамайн даже не пошевелился. Нагой, он сидел, странным образом скрестив ноги, в центре бушующего пожара, и на лице Святого Выбора не отражалось и тени беспокойства.

Для энергета ничего не изменилось.

Огонь, разрастаясь, менял внешний вид. Искрящееся электричество. Буря в дюзах ракеты. Кошмар ядерного взрыва. Мир полыхал, оставаясь прежним. Казалось, вокруг уже должно расстилаться черное пепелище. Но нет, мир жил в огне, и был огнем, и это могло длиться вечно. Регину обожгло. К счастью, пламя останавливалось в двух-трех шагах от девочки, не приближаясь вплотную. Но воздух в спасительном круге раскалился так, что не вытерпеть. Грань холмов преобразилась. От земли до неба восстали стены пыточной – щербатая, изгрызенная годами твердь. Стены двигались рывками, пожирая остатки пространства. Пылающая «давилка», глупое дитя, а ты не дядя Себастьян, могучий чемпион – упирайся, не упирайся, руками, ногами…

В этом состязании победитель рисковал жизнью.

Спастись, предлагал Святой Выбор. Вернуться домой. Ну хорошо, не домой – в пыточную, ставшую операционной. Да, тогда невзгоды станут преследовать твоих близких до конца жизни. Но ты-то спасешься! Не хочешь? Хорошо, в таком случае идем со мной в чрево огня. В недра звезды, горящей в нервной системе энергета. Ты превратишься в пепел, но удача повернется лицом к твоим друзьям. Что? Тебе не нравится и это предложение?

Чего же ты хочешь, дитя?

Едва удерживаясь, чтобы не кинуться прочь, визжа, как щенок, сдуру сунувшийся в костер, Регина вцепилась в храм – сложный мнемо-образ в эмо-оболочке, хранящий нужную ей информацию. Умирать от жары рядом с бесстрастным брамайном – глупей некуда. Бросай и беги, подсказывал инстинкт самосохранения. Не теряй ни секунды, кричал рассудок. Бригада брамайнов-толкачей способна поднять на орбиту звездолет, шептал кто-то, очень умный. Ты дура, вопила боль. Но пальцы закоченели на костяном храме. Упрямство? Безумие? Рефлекс, ведущий в могилу? Так или иначе, девочка плясала на месте, словно петух на раскаленной сковороде, и дергала храм – всю энграмму целиком – из последних сил пытаясь разорвать корневую систему.

Флейта превратилась в нож.

Наотмашь, рассекая живые, пульсирующие связи…

У меня болит голова.

У меня болит голова.

У меня очень болит голова.

Линда в кресле ожила, словно внутри девочки включился резервный источник питания. Отчаянно моргая, она смотрела в гипер-рамку, взглядом пытаясь дотянуться до Гюйса с доктором Клайзенау. Зацепиться, как страховочным леером, подтянуться – и оказаться в безопасности. На что-то жаловался «за кадром» широкоплечий брамайн-охранник. Еле слышно жужжал эжектор, всасывая каплечипы «Нейрама»… Гюйс видел только глаза Линды. Взгляд девочки был осязаем, он давил, требовал…