– Насилие? – севшим голосом переспросила Линда. – Вы, наверное, шутите?

Худой, сутулый, похожий на хищную птицу Монтелье сощурился, словно завидев добычу. Не спеша ответить, он разглядывал девушку с интересом, граничившим с бесстыдством. Так не раздевают – так разоблачают, добираясь до потаенных уголков. Он знает о ней больше, чем я, задохнулась Регина. Да что там! – он знает о ней больше, чем сама Линда…

– Нет, милочка, – наконец сказал режиссер. Язвительность покинула Монтелье. Со сцены звучал сухой, усталый голос человека, вынужденного заниматься тем, что он не любит. – Какие тут шутки? Я вижу, что слово «насилие» пугает вас. Простите, если лезу не в свое дело… Мне кажется, вы знакомы с ним не понаслышке.

Линда с вызовом вскинула голову:

– Да, знакома. Это что-то меняет?

Меняет, подумала Регина. Тебя меняет, подружка. Гюйс ставит твои блоки нам в пример. И всякий раз повторяет, что я – единственная, кто на сегодняшний день может составить конкуренцию Линде Гоффер. Он только забывает объяснить классу – почему так. Умница Гюйс, хитрец Гюйс… Ловко пользуясь духом соперничества, он старается превратить нашу беду в достоинство. После храма Святого Выбора мы с тобой, славная моя Ли, острей, чем следовало бы, чувствуем личное пространство. Его не измеришь линейкой. Но стоит кому-то сделать шаг за невидимую границу – и чужака встречает армия, вооруженная до зубов.

Помнишь, как мне исполнилось пятнадцать? Как я в первый раз пришла на факультатив самообороны? По средам и пятницам; руководители – Дорис Хейзинга и Фердинанд Гюйс. Подписка о неприменении навыков. Лекция об уголовной ответственности за превышение допустимой степени воздействия. Зачет по УК: «…превышением пределов необходимой обороны признаются умышленные действия, явно не соответствующие характеру и степени общественной опасности посягательства…» И занятия – изматывающие до потери пульса. Захват двигательных центров, поражение вестибулярного аппарата, провокация осциллопсии. Атака на мозжечок – падение тонуса мышц, тремор конечностей и головы. Атака на зрительные бугры – потеря чувствительности, сильная головная боль, «пляска дедушки Ау». Угнетение бледного тела, вплоть до паралича… Нет, я не удивлялась, что мне никак не удается справиться с тобой во время учебных схваток. Я думала, это потому, что ты старше. И талантливее. А оказалось, что ты уже давно тайком занимаешься с Хейзингой. Ты упросила ее, взяла измором, и рыжая Дорис, рискуя увольнением, пошла тебе навстречу. Еще бы! – ты же сказала ей, что никто и никогда больше не принудит тебя силой к подчинению, что ты скорее умрешь…

– Я далек от желания вторгнуться в вашу биографию.

Монтелье говорил тихо, наклонясь вперед; так, как будто они с Линдой были наедине. Наверное, режиссер часто пользовался этим приемом, и знал о его воздействии на окружающих. Публика затаила дыхание. Интимность беседы заставляла каждого чувствовать себя соучастником, допущенным к сокровенному.

Или, если угодно, к замочной скважине.

– Но один факт вашей жизни мне известен доподлинно. Вы, милочка, только что имели счастье посмотреть «Трясину». Вам понравилось?

– Да! – с вызовом ответила Линда.

– Вы испытали сильные чувства?

– Да!

– Это хорошо. Судя по вашим крыльям носа, вы эмпатка. Вас не удивляет, что я умею читать ларгитасские татуировки? Режиссеры, как чердаки, полные хлама – коллекционируешь навыки, и никогда не знаешь, что может пригодиться. Но вернемся к вам и к «Трясине». Сильные чувства для эмпата необходимы, как витамины для здорового организма…

Режиссер с неудовольствием почесал нос. Как гражданин Кассини, он обходился без татуажа. Но телепаты, желающие посетить Ларгитас, при получении визы подписывали обязательство сделать временную татуировку – на период пребывания. С «чистым» носом Монтелье задержали бы еще в космопорте, у стойки идентификации.

Складывалось впечатление, что татуировка жжет кожу «звезды».

– Чувства, испытанные вами – не результат ли насилия над вашей тонкой натурой? Всегда ли эти чувства были приятны? Су И – большой мастер. Его любимая палитра – тоска, безысходность, страсти-оборотни. Чтобы заставить вас, юную красавицу из обеспеченной семьи, тосковать, без насилия не обойтись. Я прав?

– Нет!

– Неужели? Вы пришли в транс-зал, заранее готовые тосковать и печалиться? А завтра вы придете смотреть мой «Мондонг», еще с утра настроясь на ужас и отвращение? Хорошо, пусть не отвращение – жалость, боль, гнев…

– Я не приду, – буркнула Линда.

– Почему? Вам не нравится мое скромное творчество?

– А вы не снимайте фильмы с возрастными ограничениями! – вмешалась Регина. Натиск режиссера, смутившего Линду до немоты, вызвал в ней протест. – Или хотя бы поставьте барьер «до шестнадцати»!

Ей послышался беззвучный смех.

– Прошу прощения, – вслух сказал Монтелье. – Я, собственно, и требовал опустить барьер до уровня ваших притязаний. Молодежь нельзя держать на сухом пайке. Но руководство фестиваля категорически отказалось. Увы, я не всемогущ. Вернемся к насилию?

Публика закивала: да, мол, вернемся.

– Но почему вернемся? Мы никуда не уходили. Ограничение возраста при просмотре – разве это не насилие?

– Насилие! – закричала Регина под общий хохот.

– Итак, – продолжил Монтелье, серьезный, как бюро ритуальных услуг, – мы с вами выяснили, что ряд испытанных зрителем чувств – результат тщательно дозированного насилия. Эмоционального и психологического, опытно выверенного и математически рассчитанного на определенные потрясения зрителя. Даже то, что вы готовы слушать меня дальше – плод насилия. Десять минут назад вы с большей радостью слушали бы Су И. Теперь возьмем арт-трансеров. Знаете ли вы, какое это насилие над нервной системой? Врагу не пожелаешь! Профсоюз трансеров каждый год выбивает для своих членов всё новые льготы. А что делать? Алкоголь и наркотики не снимают последствий. Когда ты сам себе наркотик… Добавлю в копилку насилия еще один факт. Во время сессии в мозгах арт-трансеров беззастенчиво хозяйничает такой тиран и сукин сын, как ваш покорный слуга. И уж поверьте, что я не стесняюсь в средствах…