Шрифт:
— Кто отвечал за эту операцию?
— Соскабливают яд почти все в свободное время. Это трудоемкая работа. Конечно, если бы у нас было достаточно лаборантов, занимались бы этим только они.
— Кто делал остальные операции?
— Я. Ну, и Анна Ивановна.
— У кого в подотчете готовый яд?
— У меня.
— Значит, взвешивать сухой яд и фасовать его имели право только вы?
— Да.
— И Кравченко?
— Формально нет, только я.
— Почему этим делом занималась и Кравченко?
— Потому что я ей доверяю так же, как себе. Она раза два или три подменяла меня. Если бы каждый раз ждали меня с ловли, знаете, сколько уходило бы времени?
— Таким образом, инструкция нарушалась?
— Нарушалась.
— Почему вы так доверяете Кравченко?
— А кому же доверять, если не ей…
— Кто-нибудь еще, кроме вас или Кравченко, взвешивал и расфасовывал яд?
— Нет.
— Вы думали о том, кто мог украсть яд?
— Нет, не думал. А кто к нам полезет? Змеи…
— Ну, знаете, есть люди, которых змеями не испугаешь.
— Вы имеете в виду кого-нибудь из наших?
— Сейчас я никого не имею в виду, но допускаю, что это мог быть кто-нибудь из ваших. А вы разве не допускаете?
— Я ручаюсь головой за каждого.
— Голова одна, а людей много. Не торопитесь. Яда-то нет. Кто-то должен за это понести кару.
— Если надо, я отвечу…
— А что вы сами думаете о случившемся?
— Вы хотите сказать, кого я могу подозревать?
— Допустим, так.
— Я никого не подозреваю. Абсолютно никого. Никто из ребят не может этого сделать…
— Бывают не только преступные цели. Существуют еще такие человеческие страсти, как зависть, ревность, личная обида…
— Нет, нет! Странно, например, Венька — и зависть. Горохов — и ревность… Нет, товарищ следователь, для наших ребят это не подходит.
— Что вы скажете о Гридневой?
— Ничего не могу о ней сказать.
— Ни хорошего, ни плохого?
— Ничего плохого. Но мне кажется, что она честная, хорошая девушка…
— Вы ее знали раньше?
— Нет.
— И за несколько дней знакомства составили категорическое мнение.
— Не в моих правилах подозревать людей.
— И не в моих тоже.
— Мне кажется, это ваша профессия.
— Я не подозреваю, а расследую. Разницу чувствуете?
— Чувствую. Короче, в Гридневой я уверен.
— Вечером, накануне отъезда, она была в лаборатории?
— Была. Ведь она лаборантка.
— Кто еще был в служебном вагончике накануне пропажи яда?
— Я не знаю, все могли быть. В этот вечер мы с Кравченко находились в Талышинске, говорили по междугородному телефону. Остались ночевать.
— Хорошо. Ознакомьтесь с протоколом и подпишите.
23
Через некоторое время после того, как ушел Азаров, в кабинет следователя кто-то несмело постучался.
— Войдите! — сказала Вера Петровна.
Осторожный стук повторился.
— Войдите, говорю!
Вася Пузырев приоткрыл дверь и посмотрел на Седых долгим грустным взглядом.
Вера Петровна рассердилась:
— Вы зайдите или закройте дверь.
Шофер сделал шаг в комнату, снял кепку и уставился в верхний угол комнаты.
— Вы говорить умеете?
Вася кивнул.
— Так я вас слушаю.
Шофер медленно, по одной половице, дошел до стола следователя и положил кепку на стол.
— Из-за меня все это, — выдохнул он и опустился на стул. — А бригадир тут ни при чем. Ужа подкинул я. Не со злобы… Девушка нервная оказалась. — Он развел руками и причмокнул: — Нервы не исправишь, они от природы.
— Вы кто? — резко спросила Вера Петровна.
— Пузырев Вася я, шофер экспедиции. — Василий покачнулся, и тут только следователь поняла, что он пьян.
— Вот что, Вася Пузырев, отправлю я тебя на пятнадцать суток за появление в государственном учреждении в нетрезвом виде…
— Разве я пьян? Так, самый чуток… А вы послушайте…
— Придете в себя, тогда поговорим.
— Я и сейчас могу все, как было. Ни грамма не утаю. Значит, я ей вокруг шеи вот такого махонького ужа, — шофер показал руками. — А она — хлоп! На пол как шмякнется…