Спальню Алисы он оставил напоследок, опасаясь впечатления, которое она могла на него произвести, но комната оказалась тщательно убранной и проветренной, и пахло там лишь полиролем для мебели и — едва уловимо — хвойным дезинфицирующим средством. Шторы были раздвинуты и подвязаны. Ни одежды на стульях, ни обуви на полу, ни обычного для комнаты, где лежит больной, хлама из таблеточных упаковок, склянок и недочитанных журналов. Двуспальная кровать аккуратно застелена лоскутным покрывалом, примятым в ногах, как будто там кто-то сидел. Он разгладил складки и подошел к комоду, на котором были расставлены фотографии — под углом, чтобы их было видно с кровати. Самая большая из них (увидев ее, он вздрогнул) изображала его самого в шестнадцать лет, в белой форме, ждущего своей очереди ступить на корт на турнире юниоров в Истбурне. Потом портрет Алека в университетской мантии на выпускной церемонии в Университете Восточной Англии, — он бодро улыбался, но, несмотря на это, выглядел так, словно что-то потерял. Рядом — в симпатичной рамке из покрытого лаком дерева — слегка размытая от времени черно-белая фотография Алисы, какой она была подростком: перед плакучей ивой с отцом и мужчиной помоложе, который отвернулся от камеры и смотрел, нахмурившись, на что-то не попавшее в кадр, чего остальные еще не заметили.

Он взял в руки фотографию Эллы — годовалая малышка голышом на одеяле. Потом увеличенный кричаще-яркий снимок свадебного торжества в Лемон-Коув: Кирсти, стриженная под «пажа», смеется шутке, брошенной из толпы восхищенных зрителей, в то время как ее отец преподносит им аккуратно упакованный подарок. Набор для фондю? Шейкер для коктейля с дарственной надписью? Разделочные ножи?

Он постоял, прислушиваясь к доносящимся из дома звукам, потом выдвинул бельевой ящик и вытащил один из бюстгальтеров Алисы, затейливое сооружение из эластика, проволоки и пастельного кружева, спереди украшенное маленьким шелковым бантиком-бабочкой. Он вспомнил о бюстгальтерах, которые когда-то покупал для Кирсти. Девицы Натана Слейтера научили его всем бельевым премудростям — как отличить скучное от сексуального, как подобрать оттенок в тон коже, какие фасоны подчеркивают изгиб, какие — все достоинства сразу. Он попытался вспомнить, когда Кирсти в последний раз надевала что-нибудь из его подарков, и понял, что не помнит, когда он в последний раз видел ее в нижнем белье. Уж точно не на прошлой неделе. Несколько месяцев назад. И это, конечно же, служило бесспорным доказательством того, что их разделяла целая пропасть. Того, что они медленно, но верно становились чужими друг другу.

Он повернул бюстгальтер и прижал к лицу одну из чашечек, как маску. Тонкий запах стирального порошка, сухой лаванды. Мало или совсем ничего от Алисы. Он быстро засунул его обратно и плотно задвинул ящик.

— Черт, — сказал он. — Черт, черт, черт.

В детской Элла рассматривала старые игрушки, которые ей демонстрировал Алек. Некоторые из них лежали на столе, словно музейные экспонаты на экспертизе — боксерская перчатка, космический корабль, маленький черный пистолетик. Но вниманием девочки сразу завладела стеклянная колба с проволочным штырем внутри и прикрепленными к нему шестью маленькими квадратными парусами из черно-белого картона. Ларри помнил эту игрушку. Его удивило, что нечто столь хрупкое могло сохраниться так долго.

— Поднеси ее к окну, Эл. От солнца паруса закрутятся.

Она захотела узнать, как называется эта игрушка. Он пожал плечами.

— Придумай сама, — сказал он. — По-моему, ты можешь оставить ее себе. Спроси у дяди Алека.

— Конечно, — сказал Алек. Он вытаскивал из-за кучи коробок крытый сукном колченогий карточный столик.

— Не думаю, чтобы она умела играть в бридж, — сказал Ларри. — Разве нам не нужно готовиться к маминому приезду?

— А что нам готовить? — возразил Алек. — Готовить нечего.

Он понес стол в коридор, а Элла, торжественно держа солнечную машину перед собой, зашагала следом, словно служка с утварью за священником.

В половине четвертого приехал Деннис Осборн, чтобы вместе с остальными встретить Алису. Принес букет розовых и бордовых пионов из собственного сада. Они с Ларри пожали друг другу руки.

— Как тебя приняла Америка?

— По-королевски, — ответил Ларри.

Все собрались в гостиной. Со времени ее последнего ремонта прошло двадцать лет. Побелка вокруг люстры потрескалась, бирюзовые обои закрутились на стыках.

— Я думал, ты будешь сниматься в другом сериале, — сказал Осборн.

Ларри кивнул, спрашивая себя, как бы Осборн поладил с таким человеком, как Т. Боун, о чем бы они говорили, случись им вдвоем застрять в лифте.

— Это только вопрос времени, — ответил он. — Я подыскиваю другого агента.

Закапал дождь. Из окна Ларри видел, как оживает сад, искрясь сонмом маленьких водяных всплесков. Он и забыл, какая переменчивая в этих местах погода: настоящая круговерть — только что было светло, и вдруг темнеет.

Элла с Алеком сидели друг напротив друга за карточным столиком. Священник погладил девочку по голове.

— Здравствуйте, юная леди, — сказал он.

Элла улыбнулась в ответ с выражением, которое, Ларри был твердо в этом уверен, она переняла у одного из своих врачей. Перед ней на столе вверх дном стояли три красных пластмассовых стаканчика. Она пыталась отгадать, под каким стаканчиком прячется шарик.

— А как дела у твоей милой женушки?

— У нее все в порядке, — ответил Ларри.

— Когда я думаю о Калифорнии, то представляю длинные дороги, вдоль которых тянутся пальмы. И фиолетовое небо. И Рекса Харрисона, который стоит на балконе и курит сигарету с мундштуком из черного дерева.

— Так оно и есть, — ответил Ларри.

Элла хлопнула по среднему стаканчику, но ошиблась. Алек по-прежнему опережал ее на пару ходов. Ларри гадал, сколько брату пришлось тренироваться. Он никогда раньше не видел его в роли фокусника.

Каждый раз, когда по дороге за аллеей проезжала машина, внимание взрослых (и может быть, Эллы тоже) на мгновение переключалось на этот шум — настроение собравшихся в комнате беспрестанно колебалось от напряжения к облегчению, и эти колебания становились все невыносимей.