Если наше наступление действительно было бы подготовлено, ударные танковые группировки объединили бы в соединения более высокого порядка заранее. И механизированные корпуса не были бы разбросаны на огромной территории, в сотнях километров от рубежа развертывания. В частности, 9-й, 19-й и 24-й мехкорпуса Киевского Особого военного округа должны были в этом случае выдвинуть хотя бы ко Львову, а возможно, даже и к Перемышлю.

И такая возможность была! Нежданная Балканская кампания отвлекла отнюдь не малые силы Вермахта и восточно-европейских союзников до конца мая, Крит немцы очистили лишь к 1 июня. Создай Сталин в это время действительно сверхмощные ударные наступательные группировки, гитлеровские генералы, конечно, приняли бы это к сведению, но сделать ничего бы не смогли. Однако Сталин последним шансом не воспользовался [433] . Он ограничился лишь тем, что под давлением Жукова и Тимошенко дал разрешение на выдвижение двадцати восьми дивизий из внутренних округов на рубеж Днепра и Западной Двины. Одно лишь только это не оставляет ни малейших сомнений — Сталин не собирался нападать первым!

Несколько слов о факторе внезапности. Кто же спорит, сторона, заставшая противника врасплох, сумевшая добиться тактической, тем более оперативной внезапности, получает поначалу серьезные преимущества. Однако абсолютизация внезапного удара, тем более утверждение, что Сталин поставил на внезапный удар все, что, нанеся подобный удар, мы разгромили бы Вермахт уже к осени, а попав под него, оказались беззащитны, едва ли выдерживает серьезную критику.

Повторюсь, подставились мы сами, Сталин допустил роковой просчет и в развитие его сделал едва ли не все возможное, чтобы войска встретили противника неорганизованно, на худших позициях и, в большинстве своем, к боевым действиям неготовыми. Чем противник воспользоваться не преминул.

Сильно сомневаюсь, чтобы нечто подобное удалось- нам. Немцы-то как раз понимали, к чему все это может привести. Не случайно их самолеты, ведя непрерывную воздушную разведку, залетали восточнее Минска, Киева и Севастополя. Предприми мы шаги для создания действительно ударной группировки, не думаю, чтобы Гитлер ограничился нотами, подобными печально знаменитому Заявлению ТАСС.

Ссылки на положения нашей военной стратегии тоже едва ли уместны. Как же тогда быть с этим?

Эти строки, плод коллективного труда уничтоженных в угаре массового психоза советских военных теоретиков — то самое, о чем говорил Молотов. «Вниз» спускалось иное: «малой кровью», «сокрушительный удар»… Но правители, и Сталин не исключение, даже если и верили в победу, прекрасно понимали, какого напряжения сил, каких жертв это будет стоить, какую угрозу несет в себе тяжелая изнурительная война их режиму. В представлении Сталина, точно так же должен был рассуждать и Гитлер. А тот рвался в драку, будто и вовсе не задумывался о последствиях, будто был абсолютно уверен, что дотянется до мирового господства в ближайшие год-два. Сталин даже и допустить не мог, что кто-то способен сделать столь рискованный шаг, как нападение на великую державу, если остаются хоть малейшие сомнения в конечном, относительно быстром успехе. Бешеная, граничащая с авантюризмом самоуверенность Гитлера поколебала веру Сталина в себя самого и в столь не вовремя ослабленную им армию.

Немцы, располагавшие, помимо «внезапного удара», куда более весомыми аргументами, в правильности приведенного выше положения убедились очень и очень скоро. Но в равной степени это могло бы относиться и к нам.

Разразившаяся война обречена была быть длительной. Каковой она, собственно, и была.

Как вы думаете, когда Советский Союз вступил в войну? В ту самую, во Вторую мировую. Не стоит краснеть и рыться в справочниках. С присущей ему категоричностью В. Суворов разрушает устоявшиеся каноны. Изучая его работы, можно прийти к следующему выводу. В первый раз СССР вступил в войну 19 августа 1939 года и уже через четыре дня одержал победу! [435] Во второй же раз — в феврале 1941 года [436] и… потерпел поражение [437] .

И это — не шутка, не игра слов. Это его позиция, согласно которой любые происходящие в Европе события ни больше ни меньше, как часть сталинского плана. И две даты названы, я думаю, не случайно, не в спешке остались они в рукописи. Анализируя документы, сопоставляя события и даты, В. Суворов наткнулся вначале на 19 августа, а затем на февраль 41-го и решил первую дату оставить. Предугадывая критику в свой адрес, он застраховался. Не нравится вам 19 августа? Ладно, есть запасной вариант. Лишь бы уйти от 22 июня. Ведь этот день при всем желании не отнесешь к «сталинскому плану».

Только… разве уйдешь?

Некоторые историки полагают, что датой вступления СССР во Вторую мировую войну следует считать 17 сентября 1939 года, когда части Красной Армии пересекли советско-польскую границу. И надо честно признать, определенная логика в этом суждении есть.

Но своя логика есть и у нас. Разве можно сравнить все то, что было до 22 июня, с тем, что было после?

Обратимся, однако, к В. Суворову. Чем же привлек его внимание тот далекий августовский день, отчего он был взят им за отправную точку самой страшной в истории человечества войны? Понятно, что время широкомасштабных сражений, даже случайных вооруженных стычек, еще не наступило, и речь может идти лишь о их подготовке. Но что же конкретно произошло? Заседание Политбюро!

На котором якобы было принято решение «осуществить план «освобождения» Европы» [438] . Я присутствовать на означенном заседании по понятным причинам не мог. В. Суворов, впрочем, тоже. Он судит о рассматриваемых на нем вопросах по просочившимся в зарубежную печать материалам, в частности, ссылается на сообщение французского информационного агентства Гавас. Текстом этого сообщения я, к сожалению, не располагаю. Однако не приводит его и В. Суворов.