Почти до пяти лет Софья Исааковна в буквальном смысле не позволяла пылинке упасть на ребенка. Гуляла Ларочка исключительно на маминых руках: ходить самостоятельно ей разрешалось только дома, и только на расстеленном поверх ковра ватном одеяле, оберегающем ребенка от ушибов при неизбежных падениях. Дабы оградить дитя от зловредных микробов, дважды в день одеяло подвергалось температурной обработке: любящая мамаша ползала по нему на коленях с утюгом, обеззараживая детский полигон.

На игровой площадке во дворе Ларочка только с высоты маминого роста могла наблюдать за процессом появления из-под ловких Ирочкиных рук песочных пасочек, куличиков и неказистых замков. Самой прикасаться к песку было запрещено строго-настрого: в нем же миллиарды микробов!

Лишь на пятом году Софья Исааковна стала иногда милостиво позволять дочери пройтись по дороге собственными ножками. Но только по асфальту и только цепко держа при этом за руку маму, готовую в любую минуту поддержать падающую дочь.

Очень медленно, по чайной ложке в год, Ларочке давалась некоторая свобода действий, однако обо всех своих движениях или перемещениях она непременно обязана была докладывать маме. Для ребенка это было в порядке вещей, и она делала это автоматически: собирались чуть повзрослевшие подружки перейти из беседки на скамейку, Ларочка тут же извещала всю округу визгливым криком: 'Мам, я буду вон на той лавочке!' Для нее было удивительно: как же Ирочка может передвигаться по двору, не докладывая матери о каждом своем шаге?

Зависимость от родителей, несамостоятельность не могли не отразиться на характере. Лариса выросла замкнутой, болезненно реагирующей на любые замечания в свой адрес, и патологически ревнивой и мнительной.

При этих весьма сомнительных достоинствах Ларочка обладала более чем скромной внешностью: маленькая, худенькая сверх меры, какая-то скукоженная. На длинном узком лице выдавались широкие скулы, а любопытный нос хищно торчал вперед, вынюхивая чужие секреты. Единственное, на что не поскупилась природа, так это волосы: Ларочкину головку венчала копна восхитительно-кудрявых бледно-рыжих волос. Однако цвет ее не устраивал, с ним Лариса начала баловаться лет в пятнадцать, испробовав все оттенки фиолетовой, красной и коричневой палитры. Побывала и брюнеткой, и даже чуть-чуть блондинкой — но как черный, так и светло-русый цвета подчеркивали уродливый нос, выдававшийся вперед кривоватой сливой. В конце концов она остановилась на огненно-рыжем оттенке.

Впрочем, даже великолепная рыжая шевелюра не красила Ларочку — волосы были слишком длинны и слишком пышны для ее маленького хрупкого тельца, отчего голова казалась непропорционально большой. Сколько раз Ира советовала ей сменить объемную прическу на стрижку, да результат был один — Лариса дико обижалась на подругу, горячо убежденная в том, что та готовит ей откровенную подлость. Разве можно состричь такую красоту? То, что эта красота вкупе с остальными 'прелестями' еще больше уродует фигуру, Лара наотрез отказывалась воспринимать — глупости, красивые волосы не могут испортить внешности. И точка.

Школу Лариса закончила с золотой медалью, и без проблем поступила в университет на факультет журналистики: спасибо папиному троюродному брату, иначе на ее золотую медаль без публикаций там бы даже не взглянули.

Ира училась хуже, но отнюдь не по причине слабо развитых мозгов — исключительно из-за отсутствия интереса. Учиться ей было скучно до зевоты. В двойках она не погрязла только благодаря великолепной от рождения памяти.

У Ларочки же, напротив, память время от времени сбоила. Да что там — никудышняя у нее память. А потому уроки она заучивала наизусть, не особенно вникая в смысл вызубренного материала.

После окончания школы подружки пошли в разные стороны: мечтающая о карьере журналиста-международника Лара подалась на журфак. Ирина же, ничего особенного не желая, не проявив к семнадцати годам определенных склонностей, направила стопы в более приземленный аграрно-экономический институт изучать особенности поведения дебетов-кредитов и сальдо-бульдовых конфликтов в период составления балансового отчета.

Расставшись со школой, Ира надеялась оставить в прошлом и дружбу с Ларочкой. Раз и навсегда рвать отношения не планировала, да и сложновато было бы это сделать, учитывая проживание в одном доме. Но так хотелось свежих впечатлений, нормальных, без истерик, дружеских отношений. Однако и в институте ее чаяниям не суждено было исполниться: Ларочка, не сумев ни с кем подружиться в университете, по-прежнему таскалась за Ирой, будто приклеенная. Отдохнуть от привязчивой подруги можно было только на лекциях.

Первый настоящий поклонник объявился на Ирином горизонте лишь в институте: до этого ревнивая Ларочка никому не позволяла приблизиться к подруге. Вероника Николаевна, Ирина мама, сначала удивлялась, а позже, разобравшись, почему у ее вполне симпатичной дочери нет ухажеров, стала возмущаться назойливостью Ларисы. Несколько раз даже пыталась ласково убедить ее, что нельзя так навязывать свое общество, что девочки в этом возрасте должны время от времени отдыхать друг от друга. Но ее обращения оставались гласом вопиющего в пустыне — Ларочка не имела намерений делиться с кем бы то ни было единственной подругой. Воспринимала Иру, как личную собственность: моё, никому не дам!

Первый поклонник как появился, так и сбежал. Не выдержал присутствия ревнивой подружки, ее косых враждебных взглядов и нудных рассказов, как легко и интересно живут в заграницах журналисты-международники.

После него были второй, третий и четвертый. Потом Ирочка считать перестала, а подруга все не унималась.

Но не только из-за сбежавших поклонников злилась Ира на Ларису. Назойливость подруги раздражала. Частенько хотелось отделаться от нее раз и навсегда. Тем не менее, как бы это ни было противно, а терпеть ее общество Ирина в общем-то привыкла.