Теперь, познав, что такое нормальный секс, Тамара смотрела на прошлое уже другими глазами. Вот если бы она испытывала такое удовольствие от "общения" с Владом, еще можно было бы сожалеть об их распавшихся отношениях. Но теперь-то она должна этому радоваться! Должна. Но почему-то не радуется. Ведь она по-прежнему любит Влада…

Это было какое-то наваждение. Как она может любить мерзавца, причинившего ей столько душевной и физической боли? Как можно любить подлеца и обманщика, нагло пользующегося ее наивностью и детской влюбленностью? Как можно было скрывать целый год свою женитьбу?!! И после всего этого она никак не может разлюбить это чудовище. Даже познав радость секса с Санькой-художником!

Санька… Горячая волна возбуждения прокатилась по телу. Ах, как замечательно они провели время. Правда, каждая проведенная ночь до сих пор отчетливо просвечивала под ее глазами — даже при помощи тонального крема невозможно было спрятать темные круги двухнедельного недосыпа. Но до чего же сладкие были ночки! Ах, как жаль, что больше она никогда не увидит Саньку. И никогда больше не позволит себе роскоши быть самой собой! Это было в ее жизни один раз, и больше никогда не повторится. Но все-таки это было!

Первые дни после возвращения она очень часто вспоминала Саньку. Пожалуй, даже слишком часто, просто непозволительно часто. Одними только воспоминаниями о восхитительной близости с ним доводила себя до экстаза. И шаловливые ручки уже начинали блуждать по собственному телу, как бы воспроизводя движения Сашкиных рук. Поймав себя на этом пару раз, Тамара ужаснулась — какой кошмар, до чего же она докатилась! Ласкать саму себя — фу, какое безобразие, стыд-позор! А дальше что? Распалив себя однажды, она не сможет остановиться и ляжет под первого встречного? Нет, это начало ее пути под уклон. Нельзя распускаться, так ведь можно скатиться ниже уровня городской канализации… Все, баста. С Санькой было до безобразия здорово, но Саньки больше нет в ее жизни. И безобразий — тоже. Она обязана забыть о том, что случилось в Красноярске. Не было ничего. Не было "чашечки супу", не было секса с посторонним человеком, не было восхитительных огненных фонтанчиков на потолке, не было сладострастных криков и стонов. Не было Саньки. Она впервые слышит это имя. Среди ее близких знакомых нет и никогда не было людей с этим именем. Она все это придумала, чтобы выбросить из головы подлеца Влада. Но фокус слишком удался, она даже поверила в его реальность. Пора вспомнить о том, что на самом деле ничего не было. Все это плод ее больного воображения, эротические фантазии хронически неудовлетворенной женщины…

* * *

Это было самое настоящее и безобразное изнасилование. Она брыкалась, просила, умоляла Влада не трогать ее, оставить в покое. Она плакала, молила о пощаде, а потом теряла сознание, и он продолжал терзать бесчувственное тело. Временами Тома приходила в себя, и, понимая бессмысленность воззваний о пощаде, откровенно признавалась насильнику, какие чувства испытывает к нему в данный момент. Подобная откровенность насильнику не нравилась и после очередной оплеухи Тамара вновь впадала в отключку.

Окончательно очнулась она совершенно голая на заднем сидении машины от грубого прикосновения к телу холодной мокрой тряпки. Рядом валялось платье и разодранные в клочья трусики. Влад удобно устроился на водительском месте и завел мотор.

Тома попыталась было вытереть кровавые пятна и чуть не взвыла — все тело было словно сплошной синяк. На внутренней стороне бедер, на маленькой груди и животе отпечатались синие следы от пальцев Влада. Тамара заплакала и сказала, давясь слезами:

— Я тебя ненавижу, ублюдок!

Уже не было страха, что от этих слов он снова озвереет — тело было и так растерзано беспощадно, казалось, что еще больше боли он уже не сможет причинить. Но, вопреки ожиданиям, Влад не рассвирепел, а лишь отвратительно осклабился идеальными белоснежными зубами:

— Ну-ну. А я и не прошу тебя любить. Я сам возьму, что мне надо. И когда надо, — и машина плавно тронулась с места, тихо шурша скатами по опавшей листве.

Влад продолжил:

— Я ж тебе предлагал по-хорошему, даже цветы припер, как последний придурок! А вообще-то так даже лучше — кайфа больше. Ты в следующий раз тоже активненько сопротивляйся, доставь удовольствие господину. Или ты забыла, кто ты есть?

Тома молчала. Ее тошнило от его голоса, от его присутствия. Как же она могла любить эту мразь?!

— Я не понял, ты требуешь продолжения банкета? Так я его с радостью устрою. Я спросил: кто ты есть? Что ты должна ответить?

Тома снова промолчала. Так хотелось плюнуть в его мерзкую рожу, раздавить жабу, удавить, пристрелить…

Влад поднял голос:

— Я что, должен напоминать тебе, кто ты есть? Ты — раба, и ты всю жизнь будешь исполнять мои желания. Ты будешь обслуживать меня, когда и как я захочу. Поняла? И чтобы больше я не слышал от тебя ни слова, кроме "Я — твоя раба" и "Я — твоя женщина". Отвечай — ты все поняла?

Тома ответила тихо, с неприкрытой ненавистью в голосе:

— Я — не раба и не твоя женщина. Я — обыкновенная дура. Но я поумнела. Ты не господин, ты — презренный насильник. Ты можешь меня убить, ты меня уже почти убил. Но ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу. Ты — ублюдок, ненасытное животное. Я тебя презираю. А теперь — убивай, я все сказала.

Влад посмотрел на нее через зеркальце заднего обзора и усмехнулся:

— Ну что ты, Малышка, зачем же мне тебя убивать? Кого же я трахать буду? Нет, милая моя, так просто ты от меня не отделаешься! Убивать я тебя не буду, разве что затрахаю до смерти ненароком. А пока живи, Маленькая…