Несмотря на внешнюю симпатию к Валерке, довольно долгое время Кристина считала его всего-навсего приятелем. Ей льстило, с каким восхищением Валерка всегда слушал, как она пела. Кристина со своей группой, названной в ее честь, как раз перебралась из одного клуба в другой, на Мальцевской переправе. Естественно, никаких концертов они не давали, даже дискотеки и те проходили без их участия. И в ресторанах тоже почему-то обходились без их услуг. Только на заводе, в чьем клубе и репетировали ныне ребята, периодически проводились какие-то торжественные мероприятия, приуроченные к тому или иному празднику, и вот уж в таких-то мероприятиях группа "Кристина" непременно принимала живейшее участие.

Но мало, ах, как мало Кристине было таких мероприятий! Мечталось о большой сцене, о большом успехе. О многочисленных поклонниках, забрасывающих ее цветами. Но пока что лишь один поклонник имелся в ее арсенале, только Валерка Чернышев.

Валерка неизменно присутствовал на каждой их репетиции, после чего непременно провожал будущую знаменитость, как мечталось Кристине, домой. И ничегошеньки между ними ровным счетом не было, даже ни единого невинного поцелуя. Несколько месяцев восторженного поклонения, несколько месяцев провожаний, несколько месяцев ничего не значащего "Пока!" у подъезда Кристининого дома.

А потом Чернышева забрали в армию. И не только Чернышева. Туда же забрили и барабанщика группы "Кристина" со странной кличкой Кура — никто даже не знал, как его на самом деле зовут. Женился Сережа Мотора по кличке Моторчик, плотненький очень добродушный паренек и по совместительству бас-гитара. У Лешки Карпова, негласного руководителя группы, возникли какие-то проблемы в личной жизни. В общем, компания распалась окончательно.

И вот тогда пришло письмо. Первое письмо от Валерки. Кристина до сих пор хранила все его письма — и из армии, и из Москвы. А то, первое, было особенным. Написанное почему-то простым карандашом, оно было совсем коротеньким и состояло всего лишь из нейтральной просьбы сообщить ему адрес Карпова. Хотя Кристина была абсолютно уверена — Лешкин адрес он прекрасно знает, это всего лишь повод написать ей письмо, маленькая невинная уловка. Потому что писать без повода ему было неудобно. Потому что перед самым призывом в армию они немножечко поссорились. Как водится, из-за абсолютной ерунды, из-за совершеннейшей глупости, но ведь поссорились же! Вот Валерка и придумал способ: чтобы и помириться, и переписку наладить, и чтоб гордость его чрезмерная при этом не пострадала.

В общем, настоящая любовь началась только после Валеркиного возвращения из армии. Если и до того он был довольно накачанным и уж никак не выглядел маменькиным сынком, то из армии Чернышев вернулся настоящим богатырем. И противные прыщи пропали, как будто и не бывало их никогда, лишь в двух местах на правой щеке остались маленькие следы, как оспинки.

Любил Валерка красиво. Если уж цветы — так охапками, если конфеты — то огромными кульками, так, чтобы едва донести до Кристины и тут же словно бы случайно рассыпать необъятный кулек прямо на нее. Так и осыпал шоколадом с завидной регулярностью. А еще…

А еще умел любить не только душою. И не только душе Кристининой сделать умел приятное. Если до его призыва в армию они буквально ни единого разочка не поцеловались, то уж после… О, после они это дело наверстывали с упорством, достойным лучшего применения! Валерка умел целовать так, что у Кристины не только дух захватывало, но в буквальном смысле слова земля из-под ног уходила. Просто подгибались коленки, и все. От страсти ли, от предчувствия ли. А может, даже и не от поцелуев? Может, просто невероятно приятно было маленькой Кристине утопать в сильных Валеркиных объятиях? Прижаться к его мускулистой груди и растаять, словно бы впитаться в него через кожу его загорелую, через всю эту гору мышц. Стать одним с ним целым, еще не слившись воедино в порыве экстаза, в страстном танце естества.

Нет, Валерка не был у Кристины первым, естественно не был. Не в то время живем, чтобы даже думать об этом. Но вот в чем Кристина была абсолютно убеждена, так это в том, что никто до Валерки не мог заставить ее почувствовать хоть на четверть то, что чувствовала она в крепких объятиях Чернышева. Только с Валеркой она переставала быть самой собой, она терялась, буквально исчезала, как личность, в понятии "мы", уже не умея идентифицировать себя саму, вытащить свое отдельное "я" из потрясающе уютного и всеобъемлющего "мы". И сама не понимала — физическое ли удовольствие ей дарил Валерка, от телесной ли радости она забывала себя саму, забывала, как зовут родную маму. Или же в гораздо большей степени, чем физическая, испытывала радость моральную? Не знала, не понимала. Да и не хотела ковыряться в собственных чувствах, не видела в этом ни малейшей необходимости. Скорее, просто не хотела терять на это драгоценных минут. Ведь, увы, не так уж много времени могли они уделять друг другу. И не столько из-за занятости, сколько из-за отсутствия собственного угла. Потому что редко их свободное от работы или учебы время припадало на те моменты, когда чьи-либо родители покидали дом хотя бы на часок.

Да, до обидного мало времени они проводили наедине друг с другом! Ах, как хотелось Кристине скорее пожениться и уже не страдать от этого. Так хотелось не скрывать от мамы счастливых глаз, когда она, неожиданно вернувшаяся, заставала Валерку в гостях у дочери. Кристина даже намекнула Чернышеву пару раз, что, мол, неплохо было бы, а, как ты думаешь?

А Чернышев думал иначе… Нет, он не отказывался жениться. Просто… Просто на ближайшее время у него были другие планы. Неизвестно откуда вдруг появилась мечта, даже цель жизни. Вдруг забредил театром, надумал поступать в театральное. И это после энергетического-то техникума?! Да после армии, когда нормальные люди устраиваются на работу, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и любимой женщине!

— Валерка, милый, ну что ты еще придумал? — пыталась Кристина вправить любимому мозги. — Какое театральное? Ну это же дети мечтают о сцене, юные глупые девчонки. Но ты-то?! Да и вообще уже поздно учиться — тебе ведь уже двадцать два года, Валерка! Учиться же идут после школы, а не после армии!

Чернышев крепко обнимал подругу и отвечал:

— Нет, Кристинка, ничего-то ты не понимаешь! У нас в армии был самодеятельный театр. Ерунда конечно, художественная самодеятельность — она и есть самодеятельность. Но я чувствую — это мое, понимаешь? Я ведь до армии в театре ни разу не был, даже в нашем. Только в Хабаровске нас повели в театр. Не всех, только тех, кто согласился участвовать в спектакле. Я ведь даже не хотел, представляешь? Меня же уговаривали в нем играть! А я, дурак, согласился только из-за некоторых послаблений дисциплины, представляешь? А потом… Засосало, Кристинка! Если б ты знала, какой это кайф! И не отговаривай меня. Давай лучше вместе поступать, а? И не в наш институт культуры — толку от него, как от козла молока. Давай уж сразу в Москву махнем, а? Ты — в Гнесинку, или в консерваторию, а я в театральное. В Москве театральных много, хоть в какое-то да поступлю. Я чувствую, я уверен — как пить дать поступлю! И ты поступишь! Ты же просто шикарно поешь, Кристинка! Поехали вместе, а?