– Вот приедет Заправила и даст еще больше, – говорили эти двое. – Погодите, сами увидите. Вы все разбогатеете, а это он вам так показывает, каким будет падрино, как станет о вас заботиться.

Кое-кто кричал: «Да здравствует Заправила!» – даже не зная, кто это такой.

Серхио видел, как Хекторо благоразумно забрал свою пачку и отъехал в сторону, откуда с растущим презрением наблюдал свалку. Хекторо щурился от едкого дыма своей сигары, плотно сжатые губы кривились, опускались уголки рта. Верхом он как никогда походил на конкистадора: черная борода, лицо испанского аристократа, черная перчатка на руке, держащей поводья. Может, раздумывал Хекторо, вытащить из кобуры револьвер, отобрать деньги у хлыщеватых типов и самому раздать людям, а этой парочке приказать, чтобы убиралась восвояси. Отсутствие достоинства в этом столпотворении его оскорбляло.

Тут к нему подошла Ремедиос. Как в партизанские деньки, она по-прежнему носила форму цвета хаки и не расставалась с «Калашниковым».

– Хекторо, – позвала она.

– Ну? – Тот, по обыкновению, был немногословен, как и полагается мужчине.

– Мне уже приходилось такое видеть. Так поступают наркодельцы, когда хотят захватить место. Приведи Мисаэля, Хосе и Педро, надо что-то делать.

Хекторо вскинул голову и еще больше нахмурился.

– Ты же знаешь, я не подчиняюсь приказам женщины.

Ремедиос раздраженно вздохнула, подбоченилась, но потом улыбнулась:

– Так отдай этот приказ сам себе, только пошевеливайся.

Хекторо посмотрел на нее сверху вниз. Ему, как и всем, Ремедиос нравилась, но он этого никогда не покажет и даже ради нее не даст слабину в своем пожизненном культе мужественности. Он подозвал мальчонку и велел ему сбегать за Педро, Хосе и Мисаэлем.

Когда те прибыли, Ремедиос ввела их в курс дела; Мисаэль тотчас предложил спросить совета у дона Эммануэля, но Ремедиос эту идею отвергла. Она была по горло сыта беспрестанными шуточками о разных частях тела, а дон Эммануэль подозревал, что Ремедиос – просто сухарь. К тому же Мисаэль и сам придумал, как запросто избавиться от пришельцев, чтоб никто не догадался, чьих это рук дело. Весьма нежелательно, чтобы узнал Заправила, да и жители не простят, если откроется, что Хекторо лишил их богатства.

Печень Хекторо уже несколько лет пребывала на грани распада, но служила верой и правдой вопреки всем предсказаниям врачей, теории вероятностей и непостижимым законам природы. Он неутомимо поглощал крепкие спиртные напитки, но никто никогда не видел его пьяным.

В баре борделя Консуэло Хекторо угощал прилетевших хлыщей. Едва они выказывали нежелание продолжить застолье и отодвигали очередную порцию водки, Хекторо говорил: «Вы что, не мужики? Ну-ка, поехали!» – и чужаки, боясь его, с возраставшим отчаянием соглашались: «Ладно, старина, по последней, и все». Во взгляде неулыбчивых глаз Хекторо читалась безжалостная сила, в дымке сизого табачного дыма он походил на Заправилу, и пришельцы, глядя на плотно сжатые губы этого жилистого человека, подчинялись властным приказам: «Опрокинули, ребята!» Они тряслись в страхе, видя, как Хекторо холодно трезвеет с каждой стопкой, которую забрасывал в себя, не поморщившись и не теряя ни крохи ледяной собранности.

Подошли Мисаэль с Педро, хлопнули пришельцев по спинам и низвергли на них поток слов, втягивая в беседу, где невозможно было что-либо понять и хоть что-то вякнуть. Глаза у парочки стекленели и разъезжались. Они бессмысленно бормотали в ответ: «Да, да, дружище, согласен, верно, так оно и есть», – даже когда ткнулись головами в стойку бара, а Мисаэль забавлялся, говоря им: «Сучий ты сын, у тебя рот о-так-от! – как манда у бабы, тебя мамка от кабана родила, тебя в задницу сто раз драли, молоко твоей матери – крысиная моча, у тебя яйца меньше изюминки», – и все вокруг хохотали, наслаждаясь унижением хлыщей, даже шлюхи, которые радовались возможности передохнуть от лобызаний и тисканья.

Потом Мисаэль свернул две самокрутки. Не простые цигарки, но толстые, как «гавана» миллионера, и набитые лучшей марихуаной. Такую сигаретку выкуриваешь в постели, перед тем как предаться любви в нереальных пространствах, такая сигарета – наивысшее и подлинное воплощение Философской Идеи сигареты. Мисаэль сунул их в рот прохиндеям, и Хекторо заставил выкурить до конца; весь бордель наполнился ароматом, а жертвы хихикая валились с ног и всякий раз, проблевавшись, требовали еще выпивки.

Когда стемнело, Хекторо с Мисаэлем дотащили чужаков до вертолета и загрузили в кабину. Они хлестали их по щекам и щипали за ляжки, пока те не запустили и не прогрели двигатель, а потом понаблюдали, как железная стрекоза на бешеной скорости отбывает не в том направлении.

Через несколько дней вертолет обнаружили высоко в снегах сьерры. Его нашли индейцы из поселка племени чачи. Накрепко замороженные хлыщи подали индейцам мысль, что в этой штуковине можно хранить мясо, а не зарывать его в снег, отмечая место колышком. Два бандита навсегда заморозились на сиденьях, а индейцы назначили их духами, вечными стражами железной коробки для мяса, ниспосланной им благодетельным промыслом Виракочи.

– Ну что, пацаны, – сказал Заправила, – все усекли? Мне нужно, чтоб это выглядело, как обычный гоп-стоп, типа ребята слегка увлеклись, врубаетесь? Заберете хрусты и цацки, лады? Что возьмете – ваше, мне оно без надобности. Сварганите дело – получите плюсы: по новому мотоциклу на нос. Может, даже повышу – на мокруху переведу, сечете? Тогда получите по «магнуму», а уж он-то слону яйца отстрелит, идет?

Дионисио с Аникой гуляли под руку по улицам – ждали Рамона, чтобы отправиться в бар. Два бандита шли за ними метрах в десяти, нервно ощупывая рукоятки спрятанных ножей и приглушенно переговариваясь.

– Вдруг он станет отбиваться? – спросил один.

– Хрена с два! – ответил другой. – Глянь, какой жирный увалень. Выпустим ему кишки – и деру.

– Может, и девку почистим?

– А что – может, у нее деньжата при себе. И колечко вон клевое.

– Правда, Заправила велел ее не трогать.