— Да, но он предпочитает занять нейтральную позицию.

— Ясно, Илюшенька, ясно… Значит, у нас с тобой сейчас две задачи: во-первых, доказать, что убил Сердюков, а во-вторых, выяснить, кто за ним скрывается. Следственным путем на первых порах тут. много не сделаешь… В общем, хочешь сесть верхом на шею друга?

— Если она, конечно, выдержит, гладиолус…

— Должна выдержать.

— Я тебе еще не все сказал, — добавил Илюша. — Обстановка сейчас настолько осложнилась, что я, честно говоря, не знаю, с какой стороны подойти.

— А что такое?

— Сердюков-то арестован… Уже с неделю, как в домзаке сидит…

— Подарочек, ничего не скажешь! Надеюсь, не ты до этого додумался?

— Не я. Но кому от этого легче? Очередная глупость нашего общего друга Мотылева. Савельев поручил ему наблюдение за Сердюковым. Ну а Мотылев, как ты сам знаешь, «мудровать» не любит. Сообщили ему, что Сердюков зашел на вокзал в буфет. Что тут голову ломать? Все ясно: смыться из Москвы хочет. Позвонил Савельеву — того на месте нет. Ну и проявил оперативность: взял его на свой страх и риск. Да это еще полбеды. Тут же, сукин сын, начал его колоть. Расколоть, разумеется, не расколол, а все наши карты на стол выложил… Вот какая ситуация.

Ситуация, конечно, была более чем неприятная. И зачем, спрашивается, нужно было Федору Алексеевичу поручать Мотылеву это деликатное дело? Неужто у него под рукой не было других, более умных оперативников? Недаром говорят, что и на старуху бывает проруха.

— Допрашивали Сердюкова? — спросил я.

— Допрашивал, — кисло сказал Илюша. — Чего не допросить? Терять-то уже все равно нечего…

— Ну?

— Детский разговор… «Убивал?» — «Не убивал». — «А если подумать?» — «Не убивал». — «А если хорошо подумать?» — «Все равно не убивал». Как я его прижму? Психологические подходы? Плевал он на психологию. Савельев тут прав: у него одна психология — от «вышки» уйти. Ну, на ботинках сыграть пытался, на продажу портсигара намекнул… Но для него все это детские погремушки. Нет доказательств, и он это лучше меня знает. Смотрит мне прямо в глаза и улыбается. Нагло так улыбается. Дескать, ты, рыжий, кажется, не дурак, так зачем из меня дурака сделать пытаешься? А он, гладиолус, не дурак. И виды видывал, и нервы из проволоки… Пообтерся на Смоленском рынке. Здоровый такой громила, шея, как у быка, кулаки пудовые… Щелчком человека прикончит. С ним в камере в первую ночь уголовники какую-то шутку сыграть пытались, так он там навел порядочек — двоих после того в больницу отправили…

— А может, дожмешь его все-таки? — неуверенно сказал я.

— Нет, не дожму. Пустая трата времени. Придется выпускать подлеца.

— А барыгу допрашивал?

— Допрашивал, — безнадежно махнул рукой Илюша. — То же самое. Курить у тебя что-нибудь есть? — Он с наслаждением затянулся папиросой. — Хороший табак в Одессе.

Папиросы были куплены там же, где и подарок для Веры. Но стоит ли лишать Илюшу этого маленького удовольствия? Я промолчал.

Арест Сердюкова, казалось, наглухо захлопнул дверцу, которую приоткрыл Савельев. Убийца, еще неделю назад не подозревавший, что МУР активно интересуется его персоной, теперь был во всеоружии. Он знал все, в том числе и то, что следователь не располагает сколько-нибудь существенными доказательствами его вины. Положение было сложным, но из него нужно было найти приемлемый для нас выход. И мы пытались это сделать. Мы уже перебрали несколько вариантов плана дальнейших действий, когда зазвонил телефон.

— Тебя, — сказал Фрейман, передавая мне трубку. Звонил начальник домзака Ворд. Вильгельма Яновича

я знал давно, с 1919 года, когда он еще был комиссаром бандотдела МЧК. Виделись мы с ним от случая к случаю, но перезванивались часто. Человек он был добродушный, мягкий, с ровным, спокойным характером, который всегда располагал к нему людей. Ворд поздоровался и спросил, не за мной ли числится подозреваемый в убийстве Сердюков. Услышав этот вопрос, я почувствовал, как кровь отливает у меня от щек.

— Бежал?!

— Почему обязательно бежал? — сказал Ворд, мягко выговаривая букву «л». — Не надо волноваться. Не бежал, а только собирался бежать. Не надо быть таким волнующимся.

Ворд не спеша объяснил, что в передаче Сердюкову (два фунта колбасы, фунт провесной осетрины и десяток яиц), которую принесла какая-то девица, обнаружена записка, наколотая на оберточной бумаге (в нее была завернута колбаса). Неизвестный сообщал, что для побега уже все подготовлено и дело за Сердюковым.

— Видимо, — сказал Ворд, — предыдущую записку мы проморгали, потому что в этой о побеге пишется как о решенном, сообщается, где будет ждать лошадь с кучером.

— Девицу задержали?

— Задержали, — подтвердил Ворд. — С ней сейчас ваш товарищ имеет беседу…

— Мотыльков или Мотылев. Он меня и попросил тебя проинформировать…

Физиономия Илюши, напряженно прислушивавшегося к разговору, страдальчески сморщилась, и он так замотал головой, будто на него напал рой ос.

— Передай ему, чтобы он вместе с ней немедленно сюда приехал. У тебя есть машина?

— Так точно, товарищ субинспектор, — пошутил Ворд, — есть машина. Она как раз за дровами идет. Я прикажу, чтобы заодно их взяли и завезли в МУР. А за Сердюкова не волнуйся. Побег намечен через два дня, а я его сегодня же в одиночку посажу. Оттуда еще никто не бежал: решетки в два пальца толщиной…

Илюша отрицательно покачал головой. Наша мысль работала в одном направлении…

— Не надо в одиночку, — сказал я в трубку, чувствуя, что фортуна над нами, кажется, смилостивилась. — Пусть сидит, где сидит. Никаких изменений в режиме. Ладно? И передачу пусть ему отдадут.

— Вместе с запиской? — догадался Ворд.

— Обязательно. В общем, вы ничего не знаете и ни о чем не подозреваете, дураки дураками…

— А не получится, что мы такими и окажемся?

— Не получится, не получится. Завтра я у тебя с утра буду, тогда подробно обо всем поговорим.