Тетя Мария всхлипывала. Что я мог сказать ей?

— Я не знаю! — выпалил я. — Не знаю!

Теперь заплакал и я. Подтянул к себе колени, прижался к стене и стал утирать слезы.

Они ушли.

Семьи вокруг меня стали укладываться на ночь. Матери уже убаюкали малышей. На улице один человек играл на волынке, а другой пел. Сначала их было хорошо слышно, но потом все постепенно стихло.

Дымка спрятала звезды, но вид города, освещенного фонарями, карабкающегося с холма на холм, с храмом, возвышающимся как гора в дрожащем свете огромных факелов, изгнал из моей головы все тревожные мысли.

Мне вдруг стало хорошо. Я решил, что завтра в храме буду молиться о том, чтобы понять все эти слова — не только те, что сказал мой дядя, но и все остальные, слышанные мною.

Вернулась мама.

У стены оставалось как раз достаточно места для того, чтобы она опустилась рядом со мной на колени.

Свет факелов озарил ее лицо, когда она обратила взор к храму.

— Послушай меня, — сказала она.

— Слушаю, — не задумываясь, отозвался я по-гречески.

— То, что я тебе скажу, говорить пока не следовало бы. — Мама тоже перешла на греческий.

На улице шумели, на крыше все еще не прекратились тихие вечерние разговоры, но я отлично слышал каждое ее слово.

— Я не могу больше ждать, — говорила мама. — Мой брат виноват в этом. Почему он не страдает молча? Но нет, он никогда не умел молчать. Поэтому я скажу. А ты слушай. Не задавай мне вопросов. В этом ты должен слушаться Иосифа. Но сейчас внимай мне.

— Хорошо, — повторил я.

— Ты не дитя ангела, — сказала она.

Я кивнул.

Она повернулась ко мне. В ее глазах отражался огонь факелов.

Я молча ждал.

— Ангел сказал мне, что на меня снизойдет сила Господа, и действительно, на меня опустилась тень Господа — я почувствовала ее, и со временем во мне зашевелилась новая жизнь, и это был ты.

Я по-прежнему ничего не говорил.

Она опустила глаза.

Теперь уже и город внизу стал стихать. В свете факелов мама казалась мне прекрасной. Такой же прекрасной, какой была для фараона Сарра, а для Иакова — Рахель. Мама была красивой. Скромной, но очень красивой, сколько бы покрывал она ни надевала, скрывая свою красоту, как бы низко ни опускала голову, как бы сильно ни краснела.

Я хотел забраться к ней на колени, чтобы она обняла меня, но я не шевелился. Сейчас не надо было двигаться, не надо было ничего говорить.

— Вот так все и случилось, — продолжила она, вновь поднимая на меня взгляд. — Я никогда не была с мужчиной, ни тогда, ни сейчас, и никогда не буду. Я посвящена Господу.

Я опять только кивнул.

— Ты ведь не понимаешь все это… нет? — спросила она. — Тебе не понять, о чем я говорю.

— Понимаю, — ответил я. — Я понимаю. — Иосиф не мой отец, да, я знал это и раньше. И никогда не называл Иосифа отцом. Да, согласно Закону он считался моим отцом, и он женился на моей маме, но он не мой отец. А она всегда была как девочка, а другие женщины были ей как старшие сестры, верно, и это я тоже знал. — С Господом все возможно, — сказал я. — Господь сотворил Адама из грязи. У Адама не было матери. Значит, Господь мог сотворить ребенка без отца. — Я пожал плечами.

Она покачала головой. Сейчас она не была похожа на девочку, но и на женщину тоже не походила. Она была ласковой и немного печальной. Когда она заговорила, я не узнал ее голоса.

— Чтобы ни говорили тебе люди в Назарете, — сказала она, — помни о сегодняшнем разговоре.

— Люди будут что-то говорить?

Она закрыла глаза.

— Вот почему ты не хотела возвращаться обратно… в Назарет? — спросил я.

Мама глубоко вздохнула. Она закрыла рот ладонью. Мой вопрос поразил ее. Помолчав, она снова заговорила, мягко, как всегда:

— Ты ничего не понял из того, что я сейчас сказала!

Я видел, что ей больно, что она вот-вот заплачет.

— Нет, мама. Я все понял. Правда, понял, — заторопился я утешить ее. Я не хотел причинять ей боль. — Господь всемогущ.

Она была разочарована, но ради меня собралась с силами и улыбнулась.

— Мама, — позвал я и потянулся к ней.

Голова моя разбухла от мыслей. Воробьи. Елеазар, сначала мертвый на улице, а потом оживший и встающий с циновки на полу. И много других вещей, которые уже не вмещались в мой переполненный мозг. А слова дяди Клеопы? Что они значат? «Ты должен расти как все дети! Так же все было и с царем Давидом. Помазанный, а затем снова посланный к стаду, подпаском, помнишь? Не надо огорчать ее».

— Да, я понимаю, — сказал я маме еще раз. Я улыбнулся ей улыбкой, которую берег только для нее. Это даже была не улыбка, а знак. У нее тоже была особая улыбка для меня.

И теперь она отодвинула все, что случилось, и протянула ко мне руки. Я поднялся на колени, и она прижала меня к себе.

— Ну все, хватит на сегодня, — сказала мама. — Тебе достаточно моего слова, — шепнула она мне на ухо.

Немного погодя мы с ней встали и пошли к семье.

Я лег на приготовленную для меня постель из наших вещей, мама укрыла меня, и вот так, под звездами, под песни города и тихий смех Клеопы я крепко уснул.