— Да, — поддержал ее Иосиф. — Мы отправимся, как только будем готовы. Возможно, на сборы у нас уйдет несколько дней, но мы успеем в Иерусалим к Песаху, а потом двинемся дальше, в Назарет.

Мама взяла меня за руку и повела в дом.

— А кто такие люди с востока, мама? — упирался я. — Расскажи!

Дядин смех все не стихал, и даже в темноте я заметил странное выражение на лице Иосифа.

— Как-нибудь вечером я все тебе расскажу, — пообещала мне мама. Ее слезы высохли. Для меня она всегда была сильной, только рядом с Иосифом становилась как дитя. — А пока не задавай этих вопросов. Еще рано. Я сама все тебе расскажу, когда придет время.

— Верно, — кивнул Иосиф. — Я не хочу, чтобы ты спрашивал.

Они оба были нежны со мной, но слова их звучали строго и странно. Все, что они говорили в тот день, было непонятным.

Напрасно я их перебил. Если бы я промолчал, узнал бы больше. Я догадывался: то, о чем они говорили, — великая тайна. А как же иначе? И взрослые, обнаружив, что я слышал их разговор, поняли, что совершили ошибку.

Спать не хотелось. Я лежал на одеяле в ожидании сна, но он все не шел, и это меня радовало. Я никогда не хотел спать, а сегодня к тому же мысли неслись вскачь. Мы возвращаемся домой, надо обдумать все, что произошло за день, и те странные вещи, о которых говорили взрослые.

Да, так что же сегодня случилось? Стычка с Елеазаром и давний случай с воробьями, насколько я его помнил, представлялись мне яркими образами, которые я не мог описать словами. Никогда раньше я не ощущал ничего подобного той силе, что исходила из меня перед тем, как Елеазар умер, и потом, когда он поднялся с циновки. «Сын Давида, сын Давида, сын Давида…»

Мало-помалу все заснули. Женщины спали в своем углу, рядом со мной устроился Маленький Юстус, младший брат Симона. Маленькая Саломея тихонько баюкала крошку Есфирь, которая каким-то чудом не плакала.

Клеопа во сне принимался кашлять, бормотал что-то невнятное, потом снова засыпал.

Неожиданно кто-то тронул меня рукой. Я открыл глаза. Рядом со мной стоял Иаков, мой старший брат.

— То, что ты сегодня сделал… — прошептал он.

— Да?

— Убил Елеазара, а потом оживил его…

— Да?

— Никогда больше так не делай, никогда, — сказал он.

— Хорошо, — ответил я.

— Назарет — маленькое поселение.

— Я знаю.

Он повернулся и скрылся в темноте.

Я перекатился на другой бок, подложил под голову руку, закрыл глаза. Другой рукой я стал поглаживать головку Маленького Юстуса, и он, не просыпаясь, придвинулся ко мне поближе.

Что я знал?

— Иерусалим, — прошептал я. — Там, где в храме пребывает Господь.

Меня никто не слышал. Филон как-то говорил мне, что это самый большой храм в мире. Я вспомнил глиняных птичек, слепленных мной. Я видел, как они ожили, захлопали крыльями, я услышал мамин вздох, крик Иосифа: «Нет!», а потом они улетели, стали точками в небе.

— Иерусалим.

Я видел, как поднимается с циновки Елеазар.

Филон говорил мне в тот день, когда мы впервые встретились в его доме, что храм настолько прекрасен, что посмотреть на него приходят тысячи людей, и язычники, и евреи со всех городов империи, мужчины и женщины, они приходят к храму со всего света, чтобы принести жертву Господу Всевышнему.

Я широко раскрыл глаза. Вокруг меня все спали.

Так что же случилось? Великое преткновение.

Откуда взялась та сила? Осталась ли она во мне?

Иосиф не сказал о происшедшем ни слова. Мама тоже не спрашивала, как я это сделал. И, кажется, о воробьях, что ожили в день отдохновения, мы никогда не вспоминали.

Нет. Со мной никто об этом не говорил. А расспросить сам я не мог. И обсуждать это с чужими недопустимо. И невозможно остаться в Александрии и учиться у Филона в его великолепном доме с мраморными полами.

Надо быть очень осторожным в дальнейшем, ведь я могу ненароком неправильно использовать силу, способную убить Елеазара или оживить.

Да, одно дело радовать взрослых — Филона, учителя и других — быстрыми успехами в учебе; удивлять всех своими познаниями в Писании на греческом языке и на иврите — спасибо Иосифу, дяде Клеопе и дяде Алфею. Но эта сила — совсем другое дело.

Я начинал что-то понимать, но мне пока еще не хватало слов, чтобы выразить это.

Хорошо бы пойти к Иосифу, разбудить его, попросить помочь разобраться во всем. Но я знал, что он велит не спрашивать об этом — как велел не спрашивать про подслушанный нынче вечером разговор. А почему? Потому что эта сила, моя сила, каким-то образом связана с тем, о чем они беседовали и о чем говорил учитель, когда все вдруг замолчали и уставились на него. Да, все это связано.

Мне стало грустно, так грустно, что я чуть не заплакал. Это из-за меня всем приходится уходить отсюда. И хотя мои родные радовались, я чувствовал себя виноватым.

И все это придется держать внутри себя. Но я узнаю, что случилось в Вифлееме. Так или иначе, я узнаю, хотя и должен слушаться Иосифа.

А пока надо понять, что было самой сокровенной тайной в событиях сегодняшнего дня? Что было самым главным? Я понял: нельзя неправильно использовать свои способности. Нельзя неправильно использовать себя.