По окончании концерта я повернулся к ним и спрашиваю:

— Как вам понравился саунд звука?

Один сказал: «Отлично!», другой: «Шикарно!!», а третий: «Бесподобно!!! — и добавил: — Прекрасная работа».

Странно всё-таки, как Америка влияет на творческие способности человека. Вот, помню, в Орле после концерта зрители прибегают:

— Где, — кричат, — этот звукорежиссёр хренов, надо бы ему руки оторвать!

Это на родине, а здесь такие важные люди — и «шикарно и бесподобно».

В общем, сижу я это и мысленно уже у Мадонны и Стюарта работаю, а может быть, даже и у Майкла.

Тут Макаревич подходит:

— Чего-то, — говорит, — мне показалось, что гитара сегодня была тиховата.

Пришлось срочно в «Машину» «возвращаться».

А мужики те, трое, оказывается, поспорили между собой на бутылку виски, что я обязательно что-нибудь сломаю, но просчитались, сволочи.

На вечернем «разборе полетов» вышел небольшой спор о программе, но все согласились, что в целом концерт прошёл хорошо; Андрей с достоинством комментировал по-английски русскую часть концерта, а я ничего не сломал.

Александр Борисович, зашедший на огонёк, тоже сдержанно похвалил коллектив, но чувствовалось, что у него есть собственное мнение о том, кто принёс концерту успех.

(Александр всегда относился к «Машинистам» как к братьям меньшим, на что, безусловно, имел право, и позволял любить себя и восхищаться только издалека.)

В ответ на этот демарш я вынужден был тут же наврать, что слышал из верных источников о планирующемся открытии звезды в честь «Машины времени». Градский хохотал так, что стёкла чуть не лопнули, и предложил в качестве материала для звезды трехслойную фанеру. Было грустно.

А сон-то оказался, что называется, в руку. Дня через два американцы намекнули, что утром около «Хард-рок кафе» состоится некая торжественная церемония. (А кое-кто продолжал хохотать.)

Я пошёл в магазин и приобрел за 70 центов кусочек жести, подручными средствами обрезал его, придав форму звёздочки. Написать фломастером имя и фамилию было уже делом техники.

На следующий день далласцы не поленились устроить пышный праздник в своем стиле. Было всё: и небольшой оркестр, и разрезание лент, и торжественное срывание со звезды красного покрывала. В конце церемонии «американские пионеры подарили «Машине времени» галстуки» («Пьер Карден») и т. д. и т. п.

Я положил звёздочку Александра на зелёную травку, но показывать кому-либо постеснялся: зачем мне нужен враг на всю жизнь, тем более что поёт-то он по-настоящему здорово.

А звезда «Машины» из сверкающей бронзы помещалась где-то справа от Чабби Чеккера и в приятной близости от Элвиса Пресли, и если хвалить после каждого концерта и улыбаться — это способ американской жизни, то отливать и устанавливать звезду с надписью «Time Machine. USSR» их никто не заставлял. И это хорошо!

Сводили нас на новый фильм «Красная жара». В нём советский милиционер, которого играет Арнольд Шварценеггер, приезжает по делам службы и розыска в Чикаго. Американская полиция активно ему помогает, и всё кончается хорошо. Довольно забавный фильм, правда, смеялись мы совершенно не в тех местах, где американцы, ну да неважно, у них свой юмор, а у нас свой.

Присутствовал там такой эпизод. Милиционер Шварценеггер, усталый после самолета, наконец добирается до номера в гостинице, заходит, запирает дверь, бросает свой портфель на диван и включает телевизор. На экране появляется целующаяся парочка.

— Тьфу, это же капитализм, — говорит Арнольд с отвращением и выключает ящик.

На очередном приёме сосед по столу, который, кажется, присутствовал на просмотре, спросил меня: как мне нравится Америка? Я, желая сострить и намекая на фильм, ответил:

— Это же капитализм.

Через два дня вышла газета, как раз освещавшая пребывание в Далласе «Машины» и присуждение ей звезды.

Большая статья с фотографией группы на первой странице начиналась словами:

«Макс Капитановский — саундинженер «Машины времени», держа в руке стакан с водкой, сказал: «Да, это капитализм».

Я как прочитал, чуть в обморок не грохнулся. Во-первых, от лживости и продажности американской прессы, во-вторых, от страха, что в Москве узнают. Шёл 1988 год, а тут «стакан с водкой». Хорошо помню, что пил из рюмки, а они, гады, что написали?!!

Да еще Директор на меня долго и выразительно смотрел — прямо мороз по коже. Я решил при случае с этим «щелкопером и бумагомаракой» отношения выяснить.

Случай представился на третий день, во время концерта Рода Стюарта. Нам раздали такие значки «Очень важная персона», дающие возможность ходить за кулисы и в буфет. И вот моя персона увидела в буфете того журналиста, подходит к нему и говорит заготовленную речь, в смысле «ай-ай-ай».

Уж как он смеялся!

— Я тебе, — говорит, — только хорошего хотел. Твоя фамилия в центре газеты появилась, у нас за это люди знаешь какие деньги платят, а тебе — на халяву…