Когда миновали Шуйский переезд, Григорий Шанин извлек из-за пазухи полбутылки очищенной:

— Хлебни-ка, Мирон, для-ради веселия души. На площади небось не успел?

— Народ ублажал, — Мирон оскалил в улыбке желтые лошадиные зубы. — Упарился и без выпивки… А счас — с нашим удовольствием!

Запрокинув голову, с присосом тянул из горлышка, двигая кадыком. Довольно хохотнул:

— Божия услада…

— Не кощунствуй, — одернул Шанин. — И не дурачься, на святое дело подвигаешься!

Один из приказчиков Бабанина вытянул руку, показывая на левый берег Талки:

— Вон они, идолы! Самые оголтелые тут.

Остановились, сбившись табунком. Загалдели, намечая дальнейшую линию действий.

— Решительнее надо, господа! — хорохорясь, сказал старший племянник Куражева.

— А ежели бомбами вооружены? — сняв картуз, почесал в затылке младший племяга. — Разнесут, живого места не останется…

— Нам бы хошь одного еще залучить. — Гришка Шанин озирался, соображая вслух. — Вызвать на эту сторону и прищучить… Как в святом писании — око за око. Двоих придавили, надо бы третьего — для ровною счета.

— Вызвать можно, — повеселел младший племяш. — Они ведь давеча в городе хотели с нами переговоры повесть… А? Ну и мы их на переговоры… Пущай высылают депутата, здесь и покалякаем…

— Побоятся, поди, — усомнился бабанинский приказчик. — Почуют подвох.

Гришка Шанин на кривых ногах — колесом к астраханцам:

— Господа казаки, окажите милость — помахайте супостатам! Фуражкой али еще чем…

— Для какой надобности? — спросил в команде старшой, с лычком на погонах.

— Шибко желательно потолковать с депутатами!

Гришка деловито потер ладони.

— Вы поманите, остальное наша забота.

Астраханец вынул из седельной сумки платок, привстал в стременах и махнул несколько раз, крикнув:

— Эге-ге! Давай сюды! Разговор имеется!

Шанин присунулся к Мирону, прошипел сквозь зубы:

— Зенками не моргай. Прозеваешь момент, гляди…

— Будьте спокойны, Григорий Иваныч, — заплетающимся языком ответил Мирон. — Охулки на руку не положу…

Сосны в бору приглушенно шумели, стало смеркаться. Дождь прекратился, а ветер усилился — север обещал холодную кочь с первым заморозком под утро.

Михаил Фрунзе и Павел Павлович были против переговоров. Дунаев и Балашов колебались, а Федор Афанасьевич склонялся к тому, чтобы пойти.

— Не посмеют тронуть, не звери же…

— Какие могут быть с ними разговоры?! — горячился Павел Павлович. — Они, наверное, пьяные в стельку!

— Давайте в лес, — предложил Фрунзе. — Самое лучшее…

— Верно, Трифоныч! — подхватил Иван Уткин. — Пальнуть залпом — и кто куда! Покамест очухаются, эвон где будем!..

Они спорили, не зная самого страшного: черносотенцы пришли посчитаться за выстрел Морозова…

У Афанасьева мелькнула шалая мысль: он сейчас смахивает на куропатку со своим выводком. Ребятишками в Язвище неподалеку от покосов наткнулись на серенькую хлопотунью. Прикинулась подранком, натурально изображала — крыло волочила, хромала, вот-вот, кажется, дастся в руки. А потом вспорхнула и улетела. Родитель объяснил — уводила от выводка… Сравнение нелепое и минута вроде бы не такая, чтоб вспомипать далекое детство, но вот, поди ж, вспомнилось… А может, не случайно? Ведь и сейчас надобно отводить нависшую беду. У казаков в руках не игрушки — карабины… А ну затеют свалку?

— Я все же пойду, — сказал негромко.

Человек не куропатка, крыльев нет, в случае чего — нe улетишь. Но никем из ребят рисковать нельзя. Ишь, встревожились… Своими детьми судьба обошла, а эти все равно как родные. Спокойный, рассудительный Федя Самойлов. Бесшабашный Ваня Уткин. Евлампий Дунаев неунывающий… Семен Балашов, большеголовый, упрямый, верный до гробовой доски. Скажи ему: ступай один на ту сторону — пойдет не задумываясь. Пойдет… Сколько раз посылал он таких ребят впереди себя. Но сегодня — его черед. Молодые, совсем молодые. У Миши Фрунзе над губой мальчишеский пушок. Двадцать лот парню, жить да жить…

— Я уже старый, мне бояться нечего, — спотыкаясь, уже пошел к лядащему мосточку через дремлющую Талку. — Может, договоримся по-хорошему друг другу не мешать…

— Отец, не надо, — попросил Фрунзе. Приблизившись к мостику, Афанасьев остановился:

— На всякий случай — прощайте!

Павел Павлович сорвался догонять Афанасьева.

— Назад! — крикнул Фрупзе.

— Это невыносимо! — Павел Павлович махнул рукой. — Он не должен один… Мы вместе ходили на переговоры у тюрьмы, казаки нас знают! Ждите…