«Засекли» меня, скорее всего, когда я приехал в гости к Роберу — за ним, видимо, наблюдали очень пристально. Очевидно, после его встречи с Питером Спарком. Сначала «они» записали мой первый телефонный разговор с Робером. В общем-то, ничего подозрительного: старый университетский товарищ решил навестить Робера, с которым много лет не виделся. Думаю, что на всякий случай ко мне прикрепили двух «соотечественников», и так как я на другой день улетел в Непал, те последовали за мной. В их задачу вряд ли входило просто ликвидировать меня. Скорее, они должны были затащить пленника в укромное местечко, связать и пытать до тех пор, пока он не выложит, зачем приехал в Индию. Потом бы меня все равно убили и в том случае, если бы я чистосердечно все рассказал, и в том, если бы я вынес пытки и ничего им не сообщил. Меня пытали бы и убили при любом варианте: и окажись я сотрудником Куртье, и окажись я человеком, который чисто случайно попал в Индию. Да, поистине наука требует жертв!

В Дели я не стал выходить из аэропорта. Я купил билет на ближайший самолет до Сингапура и через два часа снова был в воздухе. Покупать билет сразу до Токио я не решился. В Сингапуре я также пробыл всего несколько часов, но на сей раз вышел в город и основательно поколесил по нему. Несмотря на все мои старания, никакой слежки за собой я не обнаружил. Возможно, меня все же считали случайно попавшим к Роберу человеком и легионеров отправили за мной на всякий случай, для очистки совести. Если бы в отношении меня были серьезные подозрения, так просто улететь из Дели мне бы не дали…

В Японию я попал впервые. Когда-то, в детстве, эта страна, далекая, миниатюрная и непонятная, сильно волновала мое воображение. Страна восходящего солнца. Она ассоциировалась в моем сознании с такими словами, как «кимоно», «икэбана» (искусство оранжировки букетов), «тя-но-ю» (чайные церемонии) и… «дзюдо». Но главным словом, определяющим, по моему тогдашнему разумению, национальный характер японцев, было «бусидо» — суровый кодекс самурайской чести: аскетизм, презрение к страданиям, верность своему покровителю, готовность смыть бесчестие самоубийством «харакири». Еще было слово «камикадзе» — смертники на маленьких подводных лодках, начиненных взрывчаткой, или на самолетах, имевших запас горючего только до цели. «Камикадзе» — дословно «божественный ветер», тот самый ветер, который дважды спасал Японию. Оба раза, когда правитель монголов Хубилай подготовлял неисчислимую армаду кораблей, чтобы захватить Японские острова. И оба раза поднимался «камикадзе», начиналась буря и корабли захватчиков тонули. Было это в конце XIII века. В середине XX века, в августе 1945 года, «камикадзе» не смог спасти Японию от двух американских самолетов, несших на своем борту атомные бомбы.

Позднее мой интерес к Японии проявился в том, что я научился довольно бегло говорить по-японски на несложные бытовые темы. И с довольно приличным произношением. Освоил японскую разговорную речь я так: в Сорбонне всегда училось немало японских студентов, которые с удовольствием давали уроки своего языка взамен уроков французского и особенно русского. Изучать русский язык японцы очень любили, а я знал его с детства от своей бабушки по материнской линии. Уроки японцев я записывал на магнитофон, грамматику японского языка и французско-японский словарь (фонетическая транскрипция была моим собственным изобретением) составлял сам. Но если разговорная речь далась мне легко, то освоить иероглифы было делом трудным, и я ограничился запоминанием самых необходимых. С этим лингвистическим багажом, немного позабытым, я и прилетел в Токио.

Аэропорт оказался довольно далеко от столицы, километров восемьдесят. Я взял такси и попросил отвезти меня поближе к центру города в какой-нибудь отель для деловых людей. Отели такого рода бывают вполне приличными, с полным набором необходимых удобств и с минимумом пространства в номере. Таксист меня понял и предложил «Тобу-отель», расположенный недалеко от крупнейшей телевизионной компании Эн-эйч-кэй. Я сказал, что мне все равно. На самом деле, местоположение отеля, по некоторым соображениям, очень меня устраивало. Тем более, что в Токио я прилетел в субботу.

Первая часть пути от аэропорта до города показалась мне прекрасной. Мы молниеносно пролетели километров пятьдесят по хорошему шоссе, и я уже видел себя отдыхающим в номере, когда темя нашего движения резко замедлился и я с удивлением обнаружил, что такси тихо двигается по узкому железному желобу, шириною в две автомашины. Впереди и сзади — бесконечные вереницы автомобилей, по бокам — металлические стенки желоба: ни свернуть, ни сойти нельзя. Оставшиеся километры мы добирались два с половиной часа. Это время мне пришлось потратить на размышления о тех, кто придумал автомобили, а заодно и железные дороги для них.

Бурное развитие техники в Японии привело к тому, что в этой стране научились делать, кажется, самые лучшие в мире автомобили и в самом большом количестве. Зато из-за массового пользования автомобилями передвижение в Токио с помощью этого вида транспорта фактически потеряло всякий практический смысл. Наша дорога напоминала медленно колышащуюся гигантскую ленту фантастического конвейера, где детали двигались сами собой — и этими деталями были автомобили.

Мы прибыли в гостиницу, когда мне стало казаться, что перпетуум мобиле все-таки существует и увлекающий нас железный поток действительно не имеет ни конца ни начала. По обычаю японских таксистов, мой водитель не взял чаевых и отсчитал мне сдачу до последней иены. Я с уважением посмотрел на представителя единственной в мире корпорации таксистов, не берущих на чай, и подумал, как долго смогут они еще продержаться под натиском цивилизации.

На другой день, в воскресенье, я пошел погулять по городу. Я поднялся вверх пе улице, ведущей от «Тобу-отеля» к Эн-эйч-кэй, и увидел большущего лисенка. Он был в полтора человеческих роста, с огромной головой, в широченных розовых шароварах и черной курточке. Лисенок важно вышагивал в своих здоровенных сабо, а за ним двигался строй пяти-шестилетних ребятишек в синих курточках и белых коротких штанишках. Замыкал шествие оркестр. Я не понял, по какому случаю двигалась эта манифестация, но бодро зашагал за оркестром. Вскоре мы. оказались в парке, примыкавшем к Эн-эйч-кэй. Здесь, на одной из аллей, по которой в будние дни сновали автомобили, а сегодня в связи с воскресеньем движение транспорта было запрещено, собрались «прыгающие мальчики». Их были сотни, а может, и тысячи. Они собирались кружками, в центре которых ставился магнитофон, и каждая компания танцевала на свой лад и под свою музыку. При этом девочек, точнее, девушек среди «прыгающих — мальчиков» было гораздо больше, чем юношей.