— Признаться, сударь, долгонько я здесь медведем сижу, не слыхивал. И теперь любопытство имею до ваших экспедиций.

— Экспедиции наши разные, как-то: астрономические и физические. Дело астрономов — зело тщательно наблюдать ход небесных светил. Наша же экспедиция есть «физическая», и допреж всего инструкция ее гласит: «Ехать куда нам указано, описать тамошние места и все на карту исправно поставить».

— Да, — соглашается консул. — Великому государству нашему давно пора иметь собственную полную карту и атлас, ибо простор его необъятен.

В дверях появляется слуга, ставит на стол вазу с фруктами.

— Успехи вашей экспедиции! — поднимает бокал русский консул. Здоровье достойного слуги отечества и науки!

Помолчав, консул спрашивает далее:

— А как у вас оказался Охотников?

— Охотников? Я вас не понимаю?

— Да вот… — Консул развел руками. — Из Петербурга намекают. Мол, сей господин у вас пребывает. А там им не больно довольны.

— Недовольны? — Гмелин хмурит брови. — А пребывание сего господина Охотникова здесь разве не есть наказание? Голод, болезни, пули разбойников. Довольно одного пути до Шемахи, дабы искупить вину…

Консул попыхивает трубкой и вновь соглашается:

— Да, да, вы правы. Я тоже полагаю. А все эти пудреные! Им бы послужить здесь с наше… Как вы разумеете?

— Так же!

— Вот-вот, — продолжает консул. — К сожалению, за пули разбойников орденов не дают. — И тут же вновь спрашивает: — А сии горы вам по душе?

— Привык. А художник Борисов да Охотников только об оных и толкуют.

Консул потирает руки:

— Красота! Эх, Самуэль Готлибович, а в Сальяны двинетесь, еще больше красоты насмотритесь.

Гмелин кивает, глухо говорит:

— Дорога от Шемахи до Сальяны, по справедливости, для того создана, чтобы кормиться разбойничьим шайкам. Между горами есть разной глубины ямы, глубокие пропасти с различными пещерами, в коих до грабежа лакомые люди караулят. А кроме того, ханы полагают — лазутчик я. Средь двенадцати солдат, посланных ханом, один доносчиком был. До каких пор сие продолжаться будет? Науке ведь служим.

— Верно, Самуэль Готлибович, верно. Коли сам подлец, то и прочих тем же полагает. Это я о ханах. Впрочем, не все они таковы. Рященский, к примеру, добр и гостеприимен.

— Слыхали…

— А я с ним уже договорился о вас.

Консул подает Гмелину письмо хана. Путешественник медленно читает вслух:

— «Высокопочтенному, в великом достоинстве находящемуся, в высокой славе сияющему, избраннейшему между благороднейшими мессианами и почтеннейшему в законе Иисусовом, сим изъявляю мое поздравление и желаю всякого благополучия и во всех предприятиях желаннейшего успеха.

Пересылая сие чистосердечнейшее поздравление, дружески объявляю, что, получив известие от высокопочтенного, в высоком достоинстве находящегося и верного высочайшего Российского двора консула о благополучии в Ензеленскую пристань прибытии, крайне обрадовался. А что сие мое дружеское письмо не совсем к Вам пришло праздным, то прошу приказать вашим служителям принять то, чему я к Вам при сем роспись посылаю. Когда же я буду иметь счастье Вас с радостью и удовольствием видеть в Ряще, то дружество наше так между нами утвердим».

Подарки, с сим письмом присланные, были следующие:

1) 10 батманов конфектов,

2) 20 батманов сорочинского пшена,

3) 12 баранов,

4) 100 кур,

5) 80 уток,

6) 20 гусей и знатное число гранатов, лимонов, померанцев и яблок.

Консул видит радость и смущение путешественника и добавляет:

— Да сопутствует вам удача!

«А будет ли она, удача?» — именно об этом и думает сейчас Гмелин. Правда, Рященский хан принял их хорошо, но с тех пор как он приехал в Мезандеранскую область, все как-то не ладится. Местный хан вначале приказал ему вылечить больного глазами брата. С большим трудом Гмелину удалось это сделать. Он собирался уже уезжать, как произошло неожиданное. Кто-то донес хану, будто среди рисунков русского художника есть его портрет. Суеверный владыка решил, что по приезде в Россию Гмелин обязательно выпалит в портрет из пистолета и хан тут же умрет. Сколько ни уверял Гмелин, что такого портрета нет, сатрап не поверил и прислал теперь двух прислужников. Персы разглядывают рисунки Борисова, восторженно цокают языками: «Карашо, очень карашо!»

А Гмелин молча опускает голову: он сделал все, чтобы спасти Борисова, но три дня назад художник умер.

Умер… В который раз ученый начинает письмо и вновь бросает. Нет, он не может, не может так написать его матери. Хорошо, если бы люди перед смертью делали это сами. Когда он будет умирать, то непременно напишет сам: «Простите, но я умер. Пишу о том, дабы не утруждать других». Других… А кто другие? Почти все в его экспедиции тяжело больны.

Не обращая более внимания на персов, Гмелин идет к соседнему дому. Там лежит его больной друг поручик Охотников.

— А… это вы… — Охотников с трудом поднимает голову от подушки. Вы… Ну как, хан нашел свою образину?

— Ищет. Двух послов специально прислал.

— Ишь ты… — Поручик вздохнул и тихо добавил: — Отдайте ему потом мою шпагу с каменьями. Он алчный! Авось…

— Что вы, что вы… И думать не смейте, — успокаивает его Гмелин.

— Не надо. — Охотников берет руку путешественника. — Не надо. Лучше расскажите что-нибудь веселое. Ну, хотя бы про хана.

— Хорошо. Попытаюсь… — Губы и веки Гмелина дрожат. Он никак не может унять этой дрожи.