— Нет! — громко сказал Игорь и постучал палочкой о пюпитр. Очень вяло. А ну-ка поменяйтесь местами… Пусть Ильенко споет Монтероне, а вы Риголетто! В порядке эксперимента. Приготовиться. Повторяем сцену!

Кто знает, то ли я соскучился по атмосфере театра, оркестровому аккомпанементу или даже просто по возможности спеть в полный голос (не запоешь же в стенах обычной квартиры — соседей напугаешь), но с первой же ноты я понял, что удалось, — попал в десятку. И возникло удивительное ощущение, знакомое многим певцам, когда ты начинаешь чувствовать, что твой голос как бы шире и больше тебя самого и что он существует вне тебя. И вскоре наступил такой момент, странный и необычный, но тоже известный каждому певцу, — когда ты уже не контролируешь собственный голос, не ты им владеешь, а он тобою.

Игорь удовлетворенно шевельнул усами, а усы у него, вправду, были видные, как у военачальника. Ему понравилось, как я спел. Тут же вступила Джильда, и мы довели до конца акт.

— Перерыв, — объявил Игорь. — Пятнадцать минут.

Я спустился по ступенькам к двери в коридор. Тут меня и догнал Юра собрался все-таки с силами, не струсил. Это было приятно, и я улыбнулся ему.

— Ты возвращаешься на сцену?

— Нет, — сказал я. — Просто решил попробовать, смогу ли еще тряхнуть стариной.

Мы шли по узкому коридору мимо десятков дверей: костюмерные, гримировочные, комнаты солистов. Навстречу, постукивая пуантами, пробежала стайка балерин.

— Странно все вышло… Тебе, казалось бы, сам бог велел петь, а ты не поешь.

— Нет, — ответил я. — Петь я не имел права. Мне нечего было сказать в вокале. Мог лишь более или менее успешно соревноваться с великими предшественниками. Ничего своего не внес бы. А сейчас у меня пусть маленькое, но свое дело.

— Разреши прямой вопрос…

— Давно пора поговорить прямо.

— Что ты намерен с нами сделать?

— С кем с вами?

— Ну, со мной, с Ириной, с остальными.

— С вами? Да ровным счетом ничего. Но так или иначе выясню, что случилось с вашими голосами. Ведь дело не обошлось без операции?

— И ты обо всем этом напишешь?

— Не знаю.

— Назовешь и наши имена?

— Юра, было бы много лучше, если бы ты, не забегая наперед, ничего не выведывая, попросту объяснил мне, что за операции вы перенесли, кто их вам сделал.

— Нет, — покачал головой Юра. — Нет, этого сделать я не могу. Прости Ирину… Она очень вспыльчива. И поверь, мне очень стыдно. Особенно после того, как сегодня ты ткнул меня, как щенка, носом в лужу… Я, наверное, тоже не имею права петь. Если к себе ты так строг, то что уж нам… Да, мне очень стыдно. Я сегодня звонил по междугородному Марине. Сам не знаю, что со мною делается. Такое ощущение, что спасет единственное: если, как змея, сменю кожу… Нет, даже больше — откажусь от всего, что было раньше, от себя самого…

Я всегда боялся исповедей, боялся этой готовности людей вывернуть себя наизнанку, а потому поспешил прервать Юрия:

— Значит, не скажешь?

— Не имею права. Вы с Мариной решили… — Он на секунду замолчал. Вы теперь вместе?

— Мы? Вместе?

— Извини, я так подумал… Ты вместо меня поешь вечером?

— Юра! — сказал я с досадой. — Успокойся. В вечернем спектакле будешь петь, конечно же, ты. Постарайся быть в форме. А с Мариной у нас отношения еще более далекие, чем были когда-то. Она меня не узнала.

— Как?

— Ну, делает вид, будто впервые встретились.

— Боится, — уверенно сказал Юрий, а я вспомнил, что это же говорил вчера Игорь. — Боится. Я и сам тебя боюсь.

— Но почему?

— Не знаю… Не каждый вот так запросто возьмет и откажется от карьеры… Это пугает. Ты строг к себе, а потому, возможно, слишком строг и к другим. До свидания. Извини. — И он вдруг быстро пошел вперед по коридору, затем оглянулся: — Очень тебя прошу: уезжай!

В общем, я остался у разбитого корыта. Даром только потерял неделю. К тому же вышли все деньги. Брать в долг у Игоря не хотелось.

И я совершил самое неожиданное из всего, что можно сделать: дал телеграмму Флоре с просьбой немедленно вылететь ко мне и привезти двести рублей из командировочного фонда. Если бы меня призвали к ответу и потребовали объяснений, зачем мне нужна здесь Флора, что я собираюсь сделать с двумястами рублями, то ничего внятного я бы не произнес.

Через день прилетела Флора. Но не одна. С нею была Марина. Я встречал их в аэропорту. Собственно, опять все не так. Встречал я одну Флору именно от нее пришла телеграмма на главпочтамт с указанием номера рейса. Но в автобусе, подвозившем пассажиров от самолета к аэропорту, увидел их вдвоем — Флору и Марину.