— Товарищ партейный, — позвал Потупчик, — ужин-то стынет… Ну-ка ребята! Совсем заговорили человека!

— Иду, иду, дядя Василь, — поднимается Дымов. — Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть поможет вам открыть избу-читальню.

Павел молчит.

— Не забудешь?

— А вы… товарищ Дымов… сами ему скажите…

— Почему так?

Павел снова молчит. Потупчик говорит негромко:

— Он с отцом не в ладах.

— Не в ладах?

— Да, ему от отца доставалось… Мне тут по соседству видно… Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.

Дымов быстро обернулся к Павлу и внимательно посмотрел в большие чёрные глаза смущённого мальчика.

— Так он тебя бил, Паша? — тихо спросил Дымов.

Павел наклонил голову, невнятно пробормотал:

— Ничего не бил… дядь Вася… чего ты… — И вдруг оживился. — Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?

Уполномоченный серьёзно посмотрел на Павла, соображая что-то.

— Дам, Паша… Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.

Ребята проводили глазами Дымова и Потупчика, уселись на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились окна. Тихо в деревне.

— А дождь и впрямь собирается, — вздохнул Яков и вдруг прислушался.

— Ой, ребята, пропал! Мать зовёт. Иду-у, маманька!

Он перемахнул через забор и скрылся в темноте.

Павел и Мотя сидят молча.

— Паш… — шепчет Мотя.

— А?

— Ты про что думаешь?

— Да так… — неопределённо повёл он плечом.

— А я тоже люблю думать… Про всё, про всё! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?

— Снятся.

— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на неё, убеждённо сказал:

— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.

— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула. — Паш, а один раз ты мне приснился…

— Я?!

— Ага. А я тебе никогда не снилась?

— Не… — помолчав, ответил он.

На огороде залаял пёс.

— На кого это Кусака? — Мотя вскочила, придерживая на коленях платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал её тоненький голосок:

— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю!

В небе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.

— Кто бы это был, Паш? По огородам пошёл, быстро так…

Павел приподнялся.

— Куда?

— Да разве ж разберёшь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди…

— Бежать пора, — он встревоженно вглядывался в темноту, — а то мать заругает.

На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.

— Вот и я думаю, товарищ Дымов, — громко говорил охотник, — ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчуют, так великое это дело!

— Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.

— А я трактористкой буду! — сказала Мотя. — Только я трактора не видела.

— Увидишь, Мотя! Обязательно… Ого! — воскликнул Дымов, взглянув на загремевшее небо.

Девочка рассмеялась:

— И у Кулукановых никто батрачить не будет.

— У Кулукановых?

— Да, товарищ квартирант, — оживился Потупчик. — Арсений — последний из этого проклятого рода остался… Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище! Я у него пять лет, почитай, за харчи батрачил… Да разве я один?

— Хм!.. — Дымов казался очень заинтересованным. — А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдём к свету, дядя Василь.

Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла.

— Ты слышал, Паш? Что это твой отец Кулуканова середняком считает?

— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил Павел, глядя в небо. — Я побегу.