Сталин. Детство и отрочество
вернуться

Леонидзе Георгий
Шрифт:
Так рос парнишка, и родныеГордились сыном неспроста…И что ни год, росла на доскуУ стенки низкая тахта.

ВИСЕЛИЦА

Моя залетная касатка,Скажи, где Индия твоя?Ты поздравляешь нас с весною,Покинув южные края,И в дни поры благоуханнойВновь прилетаешь в наши страны.Твою коричневую грудкуНе Инд ли выкупал в волне?Тебя сынок мастеровогоЛаскал глазами в вышине. Теплом дохнуло слишком ранним,Пригрело солнце февраля,Весна замешкалась в воротах,А в Картли ждет ее земля.Вдали на улице раздалсяНежданный рокот барабана,Затем — тяжелый шаг конвойных,Оков однообразный звон;И мальчик смотрит с тайной дрожью,Суровым зрелищем смущен.С распятием в руках священник,За ним — процессии ряды,Палач, готовый по уставуСегодня понести труды. Конвоя круг. В кругу — пиралыС поникшей тяжко головой.Они не раз врагов сражали,Избегнув пули роковой.В нагорьях выросшие, оба —Сыны носивших траур жен;Один идет с улыбкой слабой,Другой же, мнится, оглушен.Какая им владеет думаПред наступающим концом?Он жив еще, но словно распят,С застывшим, восковым лицом.А дробный грохот барабанаСердца пронзает, как кинжал.И немоты такой и гулаСосело в жизни не слыхал. Он пенью птиц внимал недавно,Гонял задорного телка…А день февральский, как весенний,Глядит светло сквозь облака.Откуда гул, растущий грозно,Могущий сдвинуть глыбы скал?Откуда сборище такое?Толпу такую кто собрал?На площади — помост высокий,Три наспех врытые столба…Народ раздвинулся пред теми,Чья решена уже судьба.В толпе — любители такие,Что сами вздернут, муку для;И ждут они нетерпеливо:Когда ж затянется петля? Народ теснится любопытныйОт самых от ворот тюрьмы…Кто знает, как сжигает пламяПеред приходом вечной тьмы?!И мальчик, ужасом объятый,Глядит, как бы оледенев.О, как топтал бы этих праздныхЕго неутолимый гнев!А те у места казни стали.Уже мешки трясет палач.— О, подарите юным юность! —То повеленье или плач?А грудь — как печь, где дышит известь,Огнем сжигающим горит.И гул кругом, и дых стесненный,И разве есть отныне стыд?! И вот пиралы — под петлею.Скрипит под ними табурет.Ужели отняты навекиЗемля, и жизиь, и этот свет?!
* * *
А мальчик сдерживает слезы,Готовые упасть из глаз,И он невольно вспоминаетОт старших слышанный рассказ:— Жил некогда добряк безвестный —Друг злакам и земным плодам.Он ниву попирать не стал бы,Хотя б ковры постлали там. Добряк жалел и каждый колос,Склонивший стебель перед ним,Но, кем-то злобно оклеветан,Добряк был схвачен и судим.И привели его к помосту,И вздернули веревкой ввысь,Но меж столбами чудодейноКолосья густо поднялись.И был колосьями поддержанПростой и добрый человек,—Так незаслуженных страданийЧудак неведомый избег.Под ним колосья не сгибались,Снопом поднявшись золотым,Невидимы зевакам праздным,Жестокосердым и глухим. И жертву вынули из петли.На мир беззлобно он гляделИ зажил заново, невинный,И светлым стал его удел.
* * *
Где же вы теперь, колосья,Золотевшие в полях?Трудно стало бедным парнямОдолеть предсмертный страх.Ведь они пахали землю.Может, зерен жемчуга,Ставши стеблями на поле,Их не выдадут врагам?Где же, где же вы, колосья?Надо парням жизнь сберечь!Не видать златоголовых,А петля у самых плеч!