— Ах, если бы речь шла о Филиппе, я бы ничего не боялась. Вы не знаете, что творится в мастерских! Там, у художников, сидят голые женщины!

— Но, надеюсь, помещение отапливается, — сказала г-жа Декуэн.

Несколько дней спустя разразилась беда: пришла весть о московском разгроме. Наполеон вернулся, чтобы собрать новые силы и потребовать от Франции новых жертв. Тогда несчастная мать предалась иным тревогам. Филипп, которому был не по вкусу лицей, во что бы то ни стало хотел служить императору. Впечатление от последнего смотра, произведенного Наполеоном в Тюильри, воспламенило Филиппа. В то время воинский блеск, мундиры, эполеты — все это было непреодолимым соблазном для молодых людей. Филипп почувствовал такую же склонность к военной службе, как его брат — к искусству.

Без ведома матери он написал императору прошение, составленное так:

Император в двадцать четыре часа отправил Филиппа из императорского лицея в Сен-Сир, и через шесть месяцев, в ноябре 1813 года, он был выпущен младшим лейтенантом в кавалерийский полк. Часть зимы Филипп провел в запасном батальоне; но лишь только он обучился верховой езде, как, преисполненный пыла, выступил в поход. Во время кампании во Франции он получил чин лейтенанта за одно авангардное дело, где его стремительность спасла жизнь полковнику. Император произвел Филиппа в капитаны за участие в сражении при Фер-Шампенуазе, где Филипп состоял при Наполеоне в качестве ординарца. Поощренный таким выдвижением, Филипп заслужил крест при Монтеро. Свидетель прощания Наполеона в Фонтенбло [8] , капитан Филипп, воспламененный этим зрелищем, отказался служить Бурбонам. Вернувшись к матери в июле 1814 года, он застал ее разоренной. Жозефа во время каникул лишили стипендии, а г-жа Бридо, до тех пор получавшая пенсию из средств императора, тщетно просила отнести эту пенсию за счет Министерства внутренних дел.

Жозеф, преданный живописи еще больше, чем раньше, был в восторге от всех событий и просил у матери разрешения посещать мастерскую Реньо, обещая ей зарабатывать себе на жизнь. Он считал себя достаточно сильным учеником второго класса, чтобы обойтись без класса риторики.

То, что Филипп всего лишь девятнадцати лет от роду был уже в капитанском чине, был награжден орденом, побывал ординарцем императора в двух сражениях, бесконечно льстило самолюбию матери. Таким образом, хотя он и был грубиян, задира и, по существу, не имел других достоинств, кроме вульгарной храбрости рубаки, для нее это был все же исключительный человек, в то время как Жозеф, маленький, худой, болезненный дичок, любивший тишину, спокойствие, мечтавший о славе художника, сулил ей, как она думала, только одни страдания и беспокойство.

Зима 1814/15 годов была удачной для Жозефа, который, благодаря тайному покровительству г-жи Декуэн и Бисиу, ученика Гро [9] , ходил работать в знаменитую мастерскую, откуда вышло столько разнообразных талантов и где он тесно связался с Шиннером. Наступило двадцатое марта [10] , и капитан Бридо, присоединившийся к императору в Лионе и сопровождавший его в Тюильри, был назначен командиром эскадрона гвардейских драгун. После битвы при Ватерлоо, где он был ранен — правда, легко — и где заслужил офицерский крест Почетного легиона, он остался при особе маршала Даву в Сен-Дени и не был зачислен в Луарскую армию [11] ; благодаря покровительству маршала Даву, его не лишили офицерского креста и чина, но перевели на половинное жалованье.

Жозеф, беспокоясь за будущее, занимался в тот период с таким жаром, что несколько раз во время урагана событий сваливался больным.

— Это от запаха красок, — говорила Агата г-же Декуэн, — он непременно должен бросить свои занятия, они вредны для его здоровья.

В ту пору она беспокоилась только за своего старшего сына, подполковника; в 1816 году она снова увиделась с ним, когда его перевели с девяти тысяч франков жалованья, которые он получал в качестве командира драгун императорской гвардии, на уменьшенный оклад в триста франков в месяц. Для него она привела в порядок мансарду над кухней, истратив часть своих сбережений. Филипп стал одним из бонапартистов — завсегдатаев «Кофейни Ламблен», настоящей конституционалистской Беотии [12] ; он усвоил привычки, манеры, стиль и образ жизни офицеров на половинном жалованье, а так как он был совсем еще молодым человеком — двадцати одного года, — то и превзошел их, серьезно поклявшись в смертельной ненависти к Бурбонам, не признавая их, даже отказываясь от представлявшихся случаев поступить на службу в армию в том же чине подполковника.

По мнению матери, Филипп обнаруживал большой характер.

— Отец не мог бы вести себя лучше, — говаривала она.

Половинного жалованья Филиппу хватало, он не вызывал лишних затрат, в то время как Жозеф целиком находился на содержании обеих вдов. С этого времени уже вполне проявилось предпочтение, оказываемое матерью Филиппу. До сих пор оно было тайным, но преследования, которым подвергся верный солдат императора, воспоминание о ране, полученной любимым сыном, его мужество в несчастье, которое, хотя и постигло Филиппа по его доброй воле, казалось ей несчастьем благородным, — все это переполняло нежностью сердце Агаты. Восклицание «он несчастен!» оправдывало все. Жозеф, отличавшийся простодушием, свойственным художникам, особенно в начале их поприща, да к тому же приученный восхищаться своим великим братом, нисколько не был уязвлен предпочтением матери, он оправдывал ее, разделяя тот же культ но отношению к храбрецу, передававшему в двух сражениях приказы императора и раненному при Ватерлоо! Как сомневаться в превосходстве этого великого брата, которого он видел в прекрасном, зеленом с золотом, мундире гвардейских драгун, командующим своим эскадроном на Майском собрании [13] !

Впрочем, Агата, несмотря на неодинаковое отношение к детям, была прекрасной матерью: она любила и Жозефа, но не слепо, она не понимала его, вот и все. Жозеф обожал мать, тогда как Филипп позволял ей обожать себя. Все же драгун смягчал для нее свою солдатскую грубость, но не скрывал презрения к Жозефу, выражая его, впрочем, в дружеской форме. Глядя на своего брата, наделенного такой нелепой огромной головой, похудевшего от неустанной работы, в семнадцать лет хилого и болезненного, он называл его «малыш». Его всегда покровительственное обращение показалось бы оскорбительным, если бы не беззаботность художника, который, сверх того, верил в доброту, скрывающуюся у солдат под их грубой манерой. Жозеф, неопытный ребенок, еще не знал, что военные, если они действительно талантливы, всегда учтивы и мягки, как и прочие выдающиеся люди. Гений везде одинаков.

— Бедный мальчик, — говорил Филипп матери, — не надо к нему приставать, пусть его забавляется!

Это презрение сходило в глазах матери за братскую нежность.

«Филипп всегда будет любить брата и покровительствовать ему», — думала она.

В 1816 году Жозеф добился от матери разрешения превратить в мастерскую чердак, прилегавший к его мансарде, а г-жа Декуэн дала ему немного денег на приобретение принадлежностей, необходимых для ремесла живописца — в семействе этих двух вдов живопись была всего лишь ремеслом. С умом и пылкостью, свойственными его дарованию, Жозеф сам все оборудовал в своей бедной мастерской. Хозяин по просьбе г-жи Декуэн заменил часть крыши стеклянною рамой. Чердак превратился в большую залу, выкрашенную Жозефом в шоколадный цвет, на стенах он повесил несколько эскизов. Агата, не без сожаления, поставила там маленькую чугунную печку, и Жозеф мог работать у себя, не оставляя, однако, занятий в мастерской Гро и Шиннера.