— Есть запуск, семьсот пятнадцатый!

— Выруливайте, четыреста двенадцатый! — Командир положил микрофон. — Что мне с вами делать, Сергеев?

— Виноват, товарищ полковник! — отчеканил Саня, вспомнив мудрый совет Громова. — Исправлюсь!

— Вино-оват?! — насмешливо протянул Командир. — Вот послушайте. — И, сняв одну из телефонных трубок, спросил: — Гавриил Петрович, так что у тебя на полигоне случилось? Я в первый раз не совсем понял.

— Слу-у-училось?! — истерично завизжала трубка ужасным голосом руководителя стрельб. — Вы-ы спрашиваете, чего случилось, товарищ Командир?! Па-алигон выведен из строя! Этот гад, извините, товарищ Командир, этот, как его, старлей восемьсот первый — точно по пирамидам! Та-та-та-та-та… та-та-та-та-та!.. Срезал, говорю, все верхушки пира-амид! Па-алигон не в строю! Из строя выведен, говорю, па-алигон!

— Ладно, Гавриил Петрович, вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Так волноваться вредно. Я разберусь!

— Как же не волно-оваться… — ошалело взвизгнула мембрана, но Командир больше не слушал — аккуратно положил трубку на рычаг, внимательно, будто в первый раз видел, посмотрел на Сергеева.

— Ну, товарищ старший лейтенант, — наконец выдавил Командир, — как прикажете это понимать?

— Виноват, товарищ полковник! — смиренно вытянулся Санька. — Недодумал. Мишени ведь особопрочные! Из пушки их разрушить невозможно!

— Вы мне тут ягненочка не стройте! — неожиданно рассвирепел Командир. — Особопрочные… Невозможно… Противно слушать! Нет такой мишени, которую нельзя уничтожить с помощью нового самолета. И цели такой нет!

— Так точно, товарищ Командир! Нет такой мишени и цели такой нет! — приободрился Санька. — А никто в нашем полку, кроме майора Громова, в это не верит.

— Ладно, — остыл Командир. — За нарушение безопасности полета, старший лейтенант Сергеев, объявляю вам строгий выговор! За покуроченные мишени — отстраняю от полетов. Будете пять дней дежурить на СКП вне очереди. Ну, а в вопросах этики и эстетики вашего поведения, думаю, разберется замполит. Да и товарищи как следует на собрании пропесочат.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Подождите, Сергеев. — Командир вдруг скривился, точно от зубной боли, пряча улыбку. — Но за то, что вы, негодник этакий, все-таки произвели точный расчет и обрезали макушку у этих хваленых пирамид, — два дежурства снимаю. Остается три. Можете быть свободны!

— Есть, товарищ Командир полка, быть свободным! — весело, на одном дыхании выпалил Санька.

Комната отдыха пустовала — никто не играл в шахматы, не смотрел телевизор, не читал газет и журналов. Летчики вышли в коридор, где разрешалось курить, дружный смех горохом сыпался по всему этажу — Санька, королем восседая на подоконнике, в десятый раз повторял монолог руководителя стрельбами.

— Про строй, про строй расскажите, Александр Андреевич! — напирали молоденькие лейтенанты.

— Вы спрашиваете, товарищ Командир, чаво стряслось?! — шипел и шепелявил Санька, подражая руководителю стрельбами. — Па-алигон выведен из строю! Не в строю, гаварю, па-алигон! Не в ногу! Ремонтик требуется! А какой щас ремонт, ежели грибной сезон под носом. Грузди так и прут, так и прут!

Все знали тайную страстишку руководителя стрельбами заготавливать на зиму соленья и варенья. И поэтому при словах «не в ногу» и «грибной сезон» хохотали до слез. Но Саня уже потерял всякий интерес к подробностям вчерашнего полета и, если признаться, совсем не чувствовал себя королем. Что-то он сделал не так, чего-то не учел, недодумал. И это «что-то» — неуловимое, деликатное, тонкое — никак не давалось в руки. К тому же краем глаза Саня все время видел майора Громова. Тот изваянием сидел на табурете у стены, жадно курил, о чем-то думал и не смеялся. Почему не смеялся майор Никодим Громов?

— Товарищи офицеры! — гаркнул в конце коридора дежурный. — На разбор!

Шутки, смех разом оборвались. Летчики не спеша прошли в соседний класс, загремели стульями. Саня, чтобы быть подальше от начальства, сел не на свое место, рядом с капитаном Ропаевым, а за самый последний стол, на Камчатку. И прогадал. Теперь он видел не часть класса, а весь класс. Молчаливым укором маячили перед глазами таблицы, графики, схемы по производству полетов, развешанные на стенах и у доски. Красочные плакаты показывали, как нужно грамотно взлетать, грамотно выполнять пилотаж, грамотно работать на полигоне, что делать при отказе матчасти и в аварийных ситуациях. Таблицы расписывали буквально все случаи жизни. Не было в них только одного — схемы Санькиного полета.

— Итак, день вчерашний, — сказал Командир, и Санька, похолодев, опустил голову. — Вчера работали в две смены. Закончили точно по графику — двадцать два тридцать. Плановая таблица выполнена полностью.

Неожиданно Командир, прервав доклад, громко сказал:

— Товарищи офицеры, встать! Смирно!

Саня поднял голову. В дверях стоял незнакомый генерал, видимо, тот самый, про которого говорил постовой Миша. Генерал был молодцевато подтянут, строен, без единого седого волоска в смолистой шевелюре. Над орденскими планками — в несколько рядов — блестела Звезда Героя Советского Союза.

— Товарищ генерал! Первая и вторая эскадрильи проводят разбор полетов! — четко доложил Командир и сделал шаг в сторону, освобождая генералу дорогу.

— Здравствуйте, орлы! — как-то лихо, совсем не по-военному сказал генерал.

— Здравия желаем, товарищ генерал! — В классе задрожали стекла.

— Вольно, прошу садиться.

— Вольно, — приказал Командир. — Садитесь. — И, что-то едва слышно спросив у гостя, представил: — Генерал Матвеев. Из Москвы. В нашем полку — по делам службы.