Идут и идут войска. Едут на фронт не только на грузовиках, но и в московских такси и автобусах.

Ребята пели, а Вера молча глядела по сторонам, необычайно взволнованная, притихшая. Ведь всего две-три недели тому назад она перечитала «Войну и мир», увидела эту книгу совсем другими глазами. Раньше, еще в Кемерове, в десятом классе она по-девчоночьи пропускала батальные сцены, глотая любовные, а ныне наоборот, со всем вниманием читала именно военные страницы, поражаясь множеству совпадений между той Отечественной войной и этой… И вот теперь она ехала по Большой Московской дороге, и ей казалось это символичным, даже предопределенным, и, глядя вокруг, она видела и орудия, и «катюши», и колонны пеших и конных красноармейцев, и в то же время — колонны кутузовских воинов, платовских казаков, обозы раненых с Бородинского поля, солдат Голицына, Дохтурова, Горчакова, Милорадовича, кирасиров, гренадеров, гвардейцев, московских ополченцев Тучкова. В русском войске говорили: «Приехал Кутузов бить французов!»

Жадно читая книги о войне 1812 года, Вера узнала, что в Бородинском сражении участвовал любимый ею со школьной скамьи поэт Жуковский, боец московского ополчения, что против Наполеона воевали Батюшков и Вяземский и многие будущие декабристы, а Дениса Давыдова Кутузов первым в день Бородина отправил в тыл врага командиром партизанской «партии». Как и теперь, специально выделенные отряды регулярной армии тесно, по-братски взаимодействовали с партизанами.

Томик стихов партизанского поэта Дениса Давыдова ходил по рукам в Кунцеве. Но Веру интересовали уже не только стихи, но и тактика отряда Давыдова. Кое-что ей удалось прочитать о нем в ту первую военную осень. Подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Васильевич Давыдов, недавний адъютант Багратиона, всем складом своего романтического характера, столь близкого самой Вере, подходил к «залетному партизанству». Его «Дневник партизанских действий» она потом часто вспоминала на задании. К примеру, тогдашние партизаны научились наблюдать за врагом, влезая на высокие деревья. Оказывается, еще раньше и Суворов учил этому приему.

Русские люди частенько в 41-м вспоминали Михаила Кутузова. Уж больно разительное было совпадение: исход вражеского нашествия снова решался там же, где и в 1812-м. Веру обрадовало, что ее думы созвучны думам комиссара части. «Папаша», прощаясь с группой, сказал:

— Вы будете действовать в полковом, дивизионном тылу врага. Сейчас это особенно важно. Еще Михаил Илларионович Кутузов в решающие дни под Москвой писал царю: «Сказать должно, что отдаленные диверсии от главного действия войны не могут иметь над ней такового влияния, как ближние». Уверен, товарищи, что вы не уроните славу войсковых партизан — Давыдова, Сеславина, Фигнера, Дорохова. Вам и действовать придется недалеко от Дорохова, и вы, наверно, помните, что городок этот так назван в честь партизана Отечественной войны генерала Дорохова. Как знать, может, придет время, и вашими именами назовут города, села и улицы…

И Вера, Зоя, Борис, Павел — все они слушали любимого комиссара, и русские сердца их горели не меньшей отвагой, чем сердца тех, чья грудь стала щитом Отечества в той далекой войне России.

Вере, Зое и всем ребятам и девчатам в обеих группах предстояло сразиться с врагом под старинным русским форпостом Вереей. Почти сто тридцать лет назад Верея находилась в руках Наполеона. Сейчас там хозяйничают фашисты. Что ждет партизан-разведчиков под Вереей?

…Отбившуюся от отряда семерку разведчиков возглавил Алексей Голубев — единственный из парней «старичок». Положение его было незавидное — без карты, в незнакомом районе, почти без боеприпасов, с НЗ, который больше чем на день-два никак не растянешь.

Недаром была Вера таежницей — в лесу она чувствовала себя как дома, как в тайге по-над Томью, где она любила ходить на лыжах с Юрой Двужильным.

Жаль, что не нашлось в части лыж. Птицей бы носилась Вера по лесу. Впрочем, снега еще мало, одна пороша, и сейчас это хорошо — ноги не проваливаются. Одна беда — хрустит под ногами палая листва, накрывшая свалявшуюся жухлую траву.

Синицы, снегири, щеглы привыкли уже к рокоту канонады, как ни в чем не бывало занимаются своим делом. Деловито стучит дятел высоко на корабельной сосне. Едва виднеется его красная шапка.

Коротки дни первозимка. Светает в полдевятого. В четыре вечера уже темно. Беспросветно темны долгие ночи. Вера легко находила на иссиня-черном небосклоне Сатурн, Венеру, Большую Медведицу, ориентируясь в ясную погоду без компаса.

Днем Вера сторонилась полян и редколесья, невольно вздрагивала, завидев за мглистым осинником гроздь красной калины, жалась к густому, темному ельнику. Долго не могла она оторвать глаз от отпечатка сапога с подковкой и шипами на подошве, от этой печати великогерманского вермахта на русской земле.

Вера вела группу целиной. Согнувшись, перебегала просеки, осторожно обходила завалы и вырубки, похожие на могилы муравьиные кучи. Редок лес по сравнению с тайгой, чересчур светел и просторен, слишком чутка его тишина. Тоненький свист рябчика и то за десятки шагов разносится. По-волчьи, след в след идут партизаны. Из-за леса доносится собачий лай: там деревня, русская деревня, но там враг. За опушкой раскаркались вороны — у ворон праздник, никогда не было столько мертвечины в полях и лесах. Из деревни тянет дымком, и кажется, что этот дымок теперь пахнет чем-то чужим.

— Лос! Лос! — доносятся гортанные крики немцев. — Шнеллер!..

Вера шарахается глубже в лес, в мрачную хвойную чащу.

Вот так, наверное, вела свой отряд по лесу и атаманша Василиса. Так же сливалась она с лесом, обнимая сердцем родной край, как никогда прежде до щемящей пронзительной боли ощущая свое родство с русской землей…

Было голодно и холодно. Но в ушах Веры звучали слова комиссара, Никиты Дорофеевича, повторявшего за Кутузовым:

— Пусть всякий помнит Суворова: он научал сносить и голод и холод, когда дело шло о победе и о славе русского народа…