Ну что ж. Безобразия — не обязательно удел молодых.

Заглянув за угол, она увидела двенадцатилетнего Рю: темные блестящие волосы высоко подбриты на висках, кожаная куртка с толстыми плечами и вышитой на спине битвой тигра с драконом. В руках у мальчика что-то круглое и белое, от него исходит сладковатый дымок, немного напоминающий запах трав, которые ее рефлексотерапевт сжигает на своих иголках.

Рю — самый маленький в группе и самый юный, подумала она, он болезненно спешит вырасти и доказать всем, на что способен.

Подобрав газету, которую ветер прибил к скамейке, она засеменила за угол, покачиваясь больше, чем нужно, — старушка в поисках тихого местечка. Она постарается дать возможность мальчику сохранить достоинство, даже ценой потери своего собственного достоинства.

Мальчики увидели ее. Их было шестеро, они топтались, согревая озябшие ноги. Рю был единственным азиатом среди них. Двое черных, двое латиноамериканцев, пятый — огненно-рыжий, с веснушками. Все не старше четырнадцати.

Когда бабушка появилась из-за угла, мальчики сделали вид, что не заметили ее, но при этом затараторили быстрее. Когда же она начала сметать со скамейки хрустящий снег яростными ударами палки, они больше не могли ее игнорировать. Один из черных мальчиков ушел. Остальные начали хихикать, все, кроме Рю, которому удалось только выдавить кривую улыбку.

— Эй, Ронни, — донесся до нее голос рыжего мальчика, — ты не знаешь эту безумную леди?

— Какую, Пэт? — спросил Рю, оглядываясь с притворным удивлением.

Долгую минуту он смотрел на нее, а дымок, струящийся из его полудетских пальцев, становился все слабее. Она притворилась, что не слышит их, сбивая лед со скамейки, но холод глубже проникал в нее при мысли о том, что Рю не признает ее.

— Это подруга моей мамы. — После паузы Рю сказал полуправду. — Наверное, мне лучше отвести ее домой.

Он захрустел по снегу, направляясь в ее сторону; она почувствовала, как его рука ухватила ее за толстый рукав.

— Увидимся позже, ребята! — крикнул он мальчикам. Она позволила увести себя со двора.

Они не разговаривали, пока не вошли в квартиру. Юкари сунула ей в руки чашку с дымящимся чаем, а Рю — кружку с какао.

— Тебе не удастся остановить меня, — сказал Рю, словно они спорили уже несколько часов. — У тебя нет такой возможности. Ты слишком стара, чтобы гоняться за мной, а если ты скажешь маме, что я не прихожу домой, ей придется записать меня и Кэри в какой-нибудь центр досуга школьников, и ты нас больше не увидишь.

Он сделал большой глоток какао и постарался напустить на себя важность; но тонкие молочные усики придали ему такой забавный вид, что даже Юкари не удержалась и прыснула.

— Я уже слишком взрослый, чтобы сидеть с нянькой, — продолжал Рю. — Мне здесь скучно. Мне нужны действие и настоящая компания.

Бабушка потягивала чай, обхватив пальцами донышко фарфоровой чашки. От чая исходил аромат воспоминаний, свежий и приветливый. Что ей за дело до этого американизированного паренька? Насколько проще было бы уйти в тень, не думать о нем.

Между тем негодование Рю, не встретив сопротивления, понемногу таяло. Бабушка с грустью смотрела на него.

— Есть много способов остановить тебя, не рассказывая ничего моей дочери, — медленно произнесла она, — так же, как существует множество способов сражаться, не нанося ударов и не применяя оружия.

Она позволила словам повиснуть в воздухе, вспомнив, какую силу имеет недосказанная угроза, а также еще кое-что, о чем почти успела позабыть. Рю внимательно посмотрел на нее и потянулся за своей сумкой. Юкари поплелась вслед за ним в нишу, где стоял обеденный стол, со своим домашним заданием.

Вечером, после того как Сатоко забрала детей, бабушка погрузилась в воспоминания.

Бабушка не всегда была бабушкой; когда-то она была девочкой по имени Аюми, и у нее самой была бабушка. Бабушка у Аюми была художницей и убежденной синтоисткой. Буддизм, говорила она, хорош только для похорон. Давным-давно, в старом Киото, Аюми любила сидеть у ног бабушки, пока та выводила свои суми-э — рисунки быстрыми росчерками кисти, в которых скорее угадывались, нежели изображались, реальные образы.

— Многие, — говорила бабушкина бабушка, — выполняют ката или оттачивают катана. Некоторые забывают о форме и практикуют искусство, которое скрывается за формой. А самые избранные — это те, кто забывает и о форме, и об искусстве. И вот к ним-то и прислушивается Бог.

Она вложила кисть с бамбуковой ручкой и острым кончиком в руку Аюми.

— У тебя есть дар, позволяющий пойти дальше формы и искусства и отыскать божество в сердце каждой вещи. Будь ты мальчиком, я послала бы тебя изучать кендо или кюдо; будь ты постарше, я научила бы тебя нагината-до. Но тебе лучше всего послужит седьмое искусство.