Он проследил за ее взглядом.

— Не обращайте внимания на Августу. Она не станет возражать. Она очень даже обрадуется этому.

До Женевьевы доходили слухи об отношениях его жены и секретарши.

— Я хочу поговорить о моей любовной лирике, — твердо произнесла она.

Его блестящие голубые глаза широко раскрылись.

— Я очень даже неплох, вы ведь знаете. Не отвергайте меня из-за болезни, она не заразна.

— Вы читали мои стихи?

— Милая, мне осталось жить всего пять лет. Когда дело касается хорошеньких женщин, я использую любую возможность. — Он снова разразился натужным кашлем.

Женевьева дождалась, пока приступ закончится, решила, что кашель станет своеобразной точкой в их разговоре. Однажды Эрнест Хемингуэй сказал, что Беттерсон «человек, отмеченный смертью». Замечание оказалось настолько удачным, что стало более знаменитым, чем сам Беттерсон. «Клеймо мертвеца» намертво приклеилось к нему.

— Норман, вы единственный, кто видел мои стихи. Ну, кроме Роберта, конечно, но он ничего не смыслит в поэзии. Мне необходимо знать… необходимо понять, выйдет ли из меня толк. Как вы считаете?

— О, я не сомневаюсь, вы великолепны. — Он снова начал вести себя непристойно.

Женевьева на мгновение закрыла глаза, но, когда она снова открыла их, выражение его лица изменилось.

— Вы очень милая девушка, Женевьева. — Беттерсон покачал головой и печально улыбнулся. — Но вся беда в том, что вы никогда никого не любили, правда? Это заметно, дорогая. Это очень заметно.

— Я понимаю.

Она вспомнила о Роберте, сделавшем ей предложение, и то, как она обдумывала свое решение, пытаясь убедить себя, что он для нее не просто средство спасения.

— Ну вот, я расстроил вас, хотя мне меньше всего этого хотелось.

Она покачала головой:

— Нисколько, мне необходимо было узнать правду.

Бар звенел от смеха, наполнялся густым туманом сигаретного дыма.

— Послушайте, Женевьева.

— Я лучше пойду домой, Норман.

— Милая. — Он накрыл ее ладонь своей рукой. — Ну почему вы не хотите попробовать написать о чем-нибудь еще? О чем-нибудь, о чем вы действительно имеете представление, о том, что вам довелось пережить.

Женевьева отдернула руку.

— Избавьте меня от своей снисходительности и опеки. Он потянулся за своим стаканом.

— Ладно, хорошо. Я буду с вами откровенен. Стихи просто ужасны, они напоминают старую засохшую еду, которую продолжают разогревать снова и снова и подают к столу. У вас есть что-нибудь еще?

— Ну… — Женевьева неохотно извлекла свой блокнот и принялась перелистывать страницы. — Я действительно считала, что любовные стихи удаются мне лучше всего, но… думаю, я могу переписать другие стихи и…

— Это все в этом блокноте? — спросил Беттерсон.

— Да.

— Тогда позвольте мне взять его. Если здесь есть что-то стоящее, я найду сам.

— О, но здесь полно набросков, я немного стесняюсь…

— Да ладно вам, оставьте это жеманство. — Он махнул рукой. Покраснев, она через стол подтолкнула к нему блокнот.

— Вы ведь сбережете его, правда? Это… очень личное.

— Конечно. — Он снова криво ухмыльнулся. — Ну а теперь давайте поговорим о журнале, хорошо?

— Не возражаете, если я присоединюсь?

Женевьева, слегка возбужденная разговором с Беттерсоном, садилась в такси на бульваре Монпарнас, напротив кафе «Селект». Обернувшись, она увидела Гая Монтерея.

— Куда вы едете? — поинтересовалась она.

— В «Шекспир и компанию».

Книжный магазин Сильвии Бич с примыкающей к нему библиотекой, расположенный на рю де Л'Одеон, представлял собой центр англо-американского литературного общества Левого берега Сены. Женевьеве стало очень любопытно, что за дела могут быть там у мужчины в светлом костюме в столь неурочный час. И хотя им было не по пути, она кивнула, приглашая его сесть в такси.

— Не могу поверить, что прошло столько лет, прежде чем я, наконец, приехал в Париж, — воскликнул он, положив руку на сиденье позади нее. — Я здесь всего несколько дней, но нигде раньше не чувствовал себя так особенно, как здесь. У меня ощущение, будто я вернулся домой.

— Я чувствую то же самое, — улыбнулась она.

— Здесь все ощущаешь гораздо острее. — Его губы приблизились к ее лицу. — Жизнь мчится стремительней и яростней. Вы так не считаете?

Она знала, что он собирается поцеловать ее и что она не станет этому сопротивляться, несмотря на то, что у нее есть муж и они находятся в общественном месте. И, господи, как было восхитительно чувствовать вкус его губ, его жар. Он протянул руку, чтобы коснуться ее груди, и она снова позволила ему. Она позволила ему запустить руку под ее пальто, под твидовый костюм-двойку, пока он не добрался до ее обнаженной плоти. Она жаждала отдаться неистовому порыву. Она хотела, чтобы он касался ее разгоряченного тела и целовал ее прямо в такси, пока они мчались по городским улицам. Автомобиль пробирался по запруженным транспортом улицам; испытывая легкое головокружение от алкоголя, она просто желала отдаться во власть мгновения и плыть по воле волн. Все происходящее казалось ей нереальным и походило на сон.