Роберт выпустил клуб дыма.

— Я этого не знал.

— Ну, она не из тех, кто легко проскальзывает, ведь так? Только не наша Женевьева. — Проговорив эти слова, доктор, похоже, понял, что позволил себе вольность, допустив приятельский тон. Его улыбка стала обеспокоенной.

— Полагаю, что нет. — Роберт искоса взглянул на него. Ему не понравилось, что доктор назвал Женевьеву словом «наша».

Петерс откашлялся.

— Женевьеве очень повезло.

Они немного помолчали. Роберт смотрел на море роз, множество великолепных цветков красного, желтого и кремового оттенков.

— Каким образом? — спросил он.

— Простите? — Это был один из тех случаев, когда человек говорит «простите» не потому, что не расслышал вопроса, а потому, что до конца не уверен, как следует отвечать. Роберт много раз сталкивался с подобной ситуацией в бизнесе. Это позволяло выиграть время и обычно означало, что собеседник не будет полностью откровенен.

— Я спросил, каким образом?

— Ну… — Доктор еще раз откашлялся. — Вы, очевидно, очень верный муж, сэр. Женевьеве очень повезло, что она встретила человека, который любит ее так преданно и безоговорочно.

— Безоговорочно? К чему, черт возьми, вы клоните, доктор?

— О боже мой. Абсолютно ни к чему, сэр. Мне жаль, что я… Это были, как я уже говорил, очень трудные роды. Некоторое время казалось, что ни Женевьева, ни ее мать не оправятся. — Он затушил красный уголек тлеющей сигары, а затем аккуратно завернул окурок в носовой платок и положил в нагрудный карман.

Роберт почувствовал, что доктор готов отступить, и, стремясь во что бы то ни стало приоткрыть завесу над тайной, коснулся его руки.

— Нет, простите, доктор. Вы помогли Женевьеве войти в этот мир. Вы знаете девочку всю ее жизнь. Это естественно, вы должны говорить о ней в дружеском, свободном тоне. — Затем добавил: — Вы знаете, она очень уважает вас и высоко ценит ваши заслуги.

— Это правда?

— О да. Это совершенно очевидно. Ведь, в конце концов, вы были с этой семьей и в плохие и в хорошие времена, так?

— Ну, думаю, я…

— Тогда выдалось трудное время, правда? Несколько лет назад, когда Женевьева была ребенком?

Доктор Петерс выглядел смущенным.

— Я должен вернуться в дом.

Но Роберт не собирался сдаваться.

— Вас часто приглашали к ней в то время?

— Я не уверен, что понимаю, о чем вы спрашиваете. — Он отвел глаза в сторону. Роберт хорошо знал, что это значит, — когда человек не может смотреть тебе в глаза…

— Думаю, вы все прекрасно знаете.

— Ну что ж. — Доктор слегка расслабил тугой галстук. — Тогда, надеюсь, вас удовлетворит мой ответ, я не могу это обсуждать. Не обижайтесь. — Он встал со скамейки и уже собрался уходить, но Роберт быстро погасил сигару и ринулся следом за ним.

— Да. — Он изо всех сил пытался найти тему, которая заставит доктора Петерса разговориться. — Неожиданная смерть, правда? Даже не верится?

— Абсолютно. Это ужасный удар для всех нас. Она отличалась крепким здоровьем и ни на что не жаловалась. Конечно, у нее случались мигрени и бессонница, но все это вполне типично для женщины ее возраста со слабыми нервами. Но ничего серьезного. По крайней мере, не было и намека на проблемы с сердцем.

— Как я понял, ее нашли здесь. — Роберт указал на розы. Почти неприличное для столь печального момента буйство жизни и ярких красок.

— Да, это так. Похоже, она срезала несколько бутонов для дома… очень любила свой розарий. Все случилось быстро, она даже не почувствовала боли.

— Не сомневайтесь, доктор, скажите об этом моей Женевьеве. Вы ведь знаете, она очень любила мать. Она такая чувствительная девушка… Доктор почти незаметно ускорил шаг.

— Есть вещи, о которых мне следует знать. Так я смогу стать ей хорошим мужем.

— Господи, посмотрите, который час! Вы должны простить меня, — вздохнул доктор и внезапно бросился бежать.

— Доктор Петерс!

Доктор резво уносился прочь странной кривоногой походкой, сначала в сторону дома, затем, сделав безумный зигзаг, резко изменил направление и ринулся к главным воротам…

Обеденный стол казался слишком длинным для трех человек. Если бы Роберт мог распоряжаться, приказал бы слугам накрыть маленький столик в гостиной и сделал бы обстановку менее официальной и сдержанной. Но они сидели в столовой в окружении семейных портретов, ели с фамильного серебра, в обстановке, которая когда-то произвела на него сильное впечатление, но при повторном появлении в доме показалась мрачной и зловещей.