— Что значит «зачем»? Без английского ты никуда!

— А куда «никуда»? — спросил Костя, а Пантелею мысленно сказал: «Ты у меня самый хороший».

— «Никуда» — значит ни в какое дело, — терпеливо разъяснил Андрей Андреевич Рытвин, главный акционер, генеральный директор, председатель всяческих советов и прочая, прочая.

— А в какое дело? Как у тебя? — простодушно спросил Рытвин-младший.

— Оно тебе чем-то не нравится?

— Я не понимаю — зачем?

— Что «зачем»? Зачем я не сплю ночами, рискую головой, воюю с дураками, перекраиваю экономику области?

— Ну да… Только ты не перекраиваешь, а накапливаешь капиталы. Сам говорил.

— А это по-твоему не цель?

Тогда-то и состоялся разговор о ледоколе, про который Костя сказал Белке. (И она не знала, как царапнулись у него в горле слезинки, он сглотнул их вместе с мороженым).

Отец постарался перейти на философский тон:

— Дорогой мой, каждому в мире отпущена своя доля. И если мне написано судьбой быть не шаландой, а большим кораблем, то я обязан им быть.

— И грузишь, грузишь трюмы. А зачем? У тебя ведь и так все есть. Оставил бы что-нибудь и другим…

— А я и оставляю! — рявкнул отец. — Многим! В том числе и тебе! Чтобы ты не знал нужды, не пресмыкался перед всякой сволочью, а стал в жизни хозяином!

— Хозяином станет Шурик, — вспомнил Костя старшего брата. — У него все данные…

— И ты сможешь, если захочешь!

— А зачем? — Он сказал это спокойно. Отец же решил, что сын издевается.

— Если ты еще раз скажешь это дурацкое слово, я дух из тебя вышибу!

— Ладно, — покладисто отозвался Костя. — Но я все же скажу еще раз. Зачем прогнал Вадима?

— Вот оно что! Будешь указывать, каких я должен тебе выбирать охранников?

— Он был не охранник, он мой друг.

— Знаем мы таких друзей! Сперва ходит, как ласковый кот вокруг сала, а потом потащит к себе в постель. Слышал небось про таких… «любителей мальчиков». Не грудное дитя ведь…

— Слышал. Вадим не такой… — мысленно сжав кулаки, выговорил Костя. — У него, между прочим, жена и дочка.

— Да хоть сто дочек!.. Видел я, как он гладил тебя то про головке, то по плечику.

— Он не гладил меня ни разу в жизни! Он только говорил со мной… по-человечески…

— Ну да, и это тоже. Знаю, сообщали. Беседы на тему, что не в богатстве счастье.

— А оно в богатстве?

— А это не тебе судить! Подрасти сперва, хлебни с моё, а потом решай!

— Не буду я хлебать… твое. Нет аппетита, — полушепотом сказал Костя (защекотало в горле). И посадил Пантелея верхом на колено.

— Слушай, ты!.. — взревел папа Рытвин. — Думаешь, можно плевать отцу в рожу?! Сопляк! Я тебя взгрею так, что не сядешь целый месяц!

Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:

— Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.

— Чего-о? — От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: — Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!

Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.

— Папа…

— Что? — растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.

— Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.

Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…

— Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…

— Как и у тебя, — бесстрашно хмыкнул Костик. — У тебя это было раньше…

— Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе относится?

— Что ты, замечательно, — искренне сказал Костик. — Да только не все ли равно…

— И что теперь? Ну, теперь-то что? — почти простонал отец. — Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала с тем…

— Ты даже не пытался уточнить списки… — сипло от слез проговорил Костя.