Шрифт:
— Но ты же будешь в купальнике!
— Но когда вылепишь-то… на ней-то купальника ведь не будет! Так?
— Будет! Все будет! И очки. И книга!.. Это же не то что настоящая русалка, а просто девчонка… девочка! Пилит на камне у воды и читает. Я даже название придумал: «Русалка из шестого «Б»…
— Если вылепишь похоже, меня узнают… и тогда что?
— И тогда что? — уже сердито отозвался Вашек. — Здесь же нет ничего… плохого. Это же искусство, вот и все. То есть у меня еще не настоящее искусство… но… девочка на озере, что здесь такого?
— И очки сделаешь? — неловко спросила Белка. И с ужасом поняла, что, кажется, сдается.
— Конечно, — уже твердо сказал Вашек (а негодный Сега радостно прислушивался издалека).
— Все догадаются…
— Ну и что?
Да, видно было, что в мыслях у него нет ничего такого. Страшновато было Белке, но… обидеть Вашека — это еще хуже. И, по правде говоря, любопытно стало: что получится?
Белка спросила насмешливо-деловито:
— И как ты это мыслишь? Я сижу у тебя дома в купальнике, ты лепишь, как этот… как Торвальдсен, друг Андерсена, тут приходят родители…
— Ну и приходят, ну и что?.. Да и не надо дома! Вот нальют на Дворах бассейн, все купаться начнут, и тогда я… сяду в уголке незаметно…
— Ага! А за спиной у тебя зрители-советчики… Глядят то на меня, то на твою работу, обсуждают…
— Я же говорю: незаметно…
Что было делать? Надув губы, Белка сказала:
— Хорошо, когда нальют бассейн, поглядим…
— Значит, согласна?
— Ну ладно, ладно… — Когда наполнят бассейн, было неизвестно.
Главный институтский сторож и дворник дядя Капа (Капитолин Митрич) был человек с уклончивым характером. На вопросы, когда в бассейне будет вода, он раз за разом отделывался любимой фразой: «Как только, так в сей же час…» А если на него нажимали, упоминал снова таинственные «воздушные пробки» в трубах… Но были у дяди Капы и хорошие свойства. Никогда не кричал на ребят, не мешал играть, где вздумается, и даже не запрещал вечерние костры.
Эти костры на укромных площадках разжигали студенты — те, что остались в институте на летнюю практику. По вечерам парни и девчата собирались у небольших оранжевых огоньков с гитарами, пели то дурашливые, то душещипательные песни (называлось «студенческий фольклор»). Например, такие:
Полечу я, как радиозонд, Ты же будешь следить, как локатор. Распахнется вокруг горизонт, Закурятся, как дым, облака там. Я в той облачной скроюсь гряде, И в эфире тогда станет тихо. Засигналишь ты мне: «Где ты, где?» Я же буду сидеть и хихикать…И припев:
Что такое наша жизнь? Ах, сплошные прятки! Ты по улице бежишь, Я сижу на грядке. Нет, не встретимся мы под Радугой-дугою. Завершен учебный год, Нынче я с другою…Когда подходили ребята, студенты охотно раздвигались, давали место. Иногда предлагали:
— Ну что, маэстры, «спиваем» вместе?
«Маэстрами» были Юрчик, Сега, Аленка (пока не уехала), Дашутка и Славик Ягницкий (в самом деле солист детского хора). Славик шепотом предупреждал: «Только не войте, как голодные коты на помойке… То есть я хотел сказать, держите правильную тональность…» Никто и не выл, все пели чисто и правильно. Чаще всего начинали с хорошей такой, немного печальной песни о дальних морях.
…А над синею бухтою той — Облака что твои паруса. А за дымчатой дальней чертой — Голоса, голоса, голоса… Это кто — отзовитесь скорей! Но разгадки и отзыва нет — Или голос нездешних морей, Или зов позабытых планет…Иногда кто-нибудь из иронично настроенных парней замечал:
— Несовременно поем, коллеги. Не вписываемся в эпоху…
Но другие отвечали, что шла бы она, эпоха, «туда, куда мы думаем».
— Ну-ка, Славик, давай про марсианские степи.
И Славик, переждав гитарное вступление, тонко заводил:
Там колючие травы под цвет кирпичей. Звезды с солнцем играют там в жмурки. Этот выжженный Марс, он пустой, он ничей, Только ветер гоняет окурки…И народ негромко подхватывал:
Сотни тысяч веков там никто не бывал, Только мы там гуляли немножко: Только ты, только я, только пес Кардинал Да еще первокурсник Сережка…Случалось, что к огоньку бесшумно выходила Луиза, а за ней появлялся профессор Рекордарский. Профессора обрадованно пускали в круг, Луизу кто-нибудь подхватывал на руки. Валерий Эдуардович смущенно объяснял:
— Пошла опять из дома на ночь глядя, я за ней: «Ты куда?» А она сюда, к огоньку. Любит компанию… Но любит, негодница, и бродить сама по себе.
— Кошки, они такие, — соглашался народ. — Как у Киплинга… Валерий Эдуардыч, хотите печеную картошку?
— Не откажусь… Благодарствую.