— Вас нельзя ни на минуту оставить одних!

— Птаха! — обрадовались все.

Он был растрепанный, недовольный, с торчащими колючими локтями, в своей неизменной шапке, из-под которой посверкивали круглые птичьи глаза.

— Есть же короткий путь, по хорде! А вас понесло!.. Уморите Федю!

— Мы не знали короткий! — заоправдывался Драчун. — А Тюпы не было…

— Я и говорю: нельзя оставить… Ну-ка, дай Федю! — Птаха сдернул шапку, протянул Драчуну. Тот послушно уложил туда лягушонка вместе с платком.

— Я сейчас его быстро к дяде Лиху, — объяснил Владик Пташкин уже не так сердито. — А вы идите следом. Да теперь уж не торопитесь…

Владик скакнул к чаще желтой акации, что тянулась между тротуаром и дощатым забором. Блестящая губная гармошка выпала из-под резинки на поясе, звякнула об асфальтовый тротуар. Владик не оглянулся, вломился в густые ветки и пропал среди них. И… вообще не стало Владика. Ни в кустах, ни вокруг…

— Ребята… он кто? — жалобно спросила Белка.

— Он — птаха, — отозвался Драчун, будто сразу объяснил все. Он поглаживал, как живую, поднятую с асфальта гармошку.

Молчаливой кучкой двинулись дальше. Скоро оказались между пустыми корпусами. Длинными, неприветливыми. Было тихо, только ветерок шелестел в низкорослой акации да вдалеке ворчала у шлюзов вода.

Белка поежилась.

— Сколько пустых домов… Вот здесь бы и устраивали гостиницы, если надо. Целый городок отелей получился бы. Костик, ты скажи отцу…

— Так он и послушает… Ему зачем эти развалины? Ему нужен центр. И архитектура…

Впрочем, Костя не был уверен, что отца так же сильно, как раньше, занимает план с отелем. Как-то они встретились за ужином (случались такие встречи нечасто), и Костик сумрачно спросил:

— Ну и как дела с вашим «Жемчужным парусом»?

— А провались он, этот «Парус», куда подальше, — в сердцах высказался Андрей Андреевич. — Давно бы плюнул на все это дело, да только ввязался так, что не выберешься…

От Вашека и Сеги Костя слышал, что дела с больницей неясны. То грозили начать отселение с осени, то обещали отложить до Нового года. «Папа говорит, что такая неизвестность хуже всего. Нервы мотает… Но они там протестуют, конечно, письма пишут в правительство, да толку-то…»

— Если бы одна эта забота… — с прорвавшейся горечью сказал тогда, за столом, Андрей Андреевич. — У меня ведь теперь главная головная боль о Шурке. — В американцы решил податься, мерзавец!

— А тебе жалко, что ли? — скучновато спросил Костик.

— А мне жалко! — грянул отец. — Поил-кормил паразита, уму-разуму учил, к делу готовил, а он… Ну, ничего, я его обратно за штаны вытащу, и пойдет у меня в монтажный техникум, что на углу Котельной! А потом в стройбат! Пусть не надеется, что я его отмажу!

— У него же хронический холецистит, — напомнил Костя.

— Дам, кому надо, в комиссии, и не будет холецистита…

— А зачем? — сказал Костя.

Отец посмотрел на него долгим взглядом, рванул с себя и отшвырнул салфетку (получилось как в кино про аристократов), оттолкнул задом стул и ушел из отделанной ореховым деревом столовой. Пожилая кухарка тетя Валя только покачала головой. Эмма опасливо, но не без кокетства упрекнула:

— Костинька, ну зачем ты раздражаешь папу?

— Сам себя раздражает, — угрюмо ответил Костя и ушел к себе. Брякнулся навзничь на кровать. Дотянулся до полки, взял кока Пантелея, приложил к уху. В тряпичной груди не было стука. Костя испуганно тряхнул Пантелея раз, другой. Застучало.

— То-то же, — сказал Костя. — Ты давай без таких шуточек…

Дело в том, что два года назад Костя вшил в друга Пантелея наручные часы с автоматическим подзаводом (потрясешь их — и они запускаются, как от заведенной пружины). А если останавливались, Костя пугался, будто у него самого сердечный приступ.

Ну, теперь все в порядке, Пантелеино «сердечко» заработало.

— Надо тебя взять на Институтские дворы, — сказал Пантелею Костя…

Все это Костя вспомнил, когда шагали вдоль кирпичных корпусов.

— Далеко еще? — спросила Белка.

Оказалось, что далековато. Лихо Тихоныч обитал в подвале крайнего здания. Драчун объяснил это и встревоженно проговорил:

— А строить здесь и ломать ничего нельзя. Куда дядя Лихо денется?

— Да никто ничего и не тронет, — тихо, но уверенно успокоила его Дашутка. — Пока вертится Колесо…