Шрифт:
ГЛАВА 5
Memento mori
Сивилла лежала на столе, на пышном тюфяке кремового цвета. Тюфяк, в свою очередь, покоился на черном бархате, укрывавшем всю поверхность стола и спадавшем до самого пола мягкими складками. На девушке была длинная белая сорочка, в ногах туго затянутая узлом и плотно облегавшая шею. Талию свободно охватывал вышитый алый поясок, а к левому плечу была приколота изящная мерцающая брошка в виде мотылька. Руки девушки были скрещены на груди, и каждую украшало по три кольца. Аккуратно уложенные длинные черные волосы обрамляли бледное личико; голова покоилась на бархатной подушке, украшенной кистями. Глаза были закрыты, длинные ресницы роняли на щеки длинные тени, губы нежно алели. Двойной след от колес повозки, что так жестоко прервала краткую жизнь девушки, был искусно замаскирован. Мистер Гофридус по праву гордился своим исключительным умением придавать лицам клиентов умиротворенное выражение. Лучшей похвалой для него были слова: «Вы только взгляните! Кажется, будто она просто спит!» (несмотря на все, разумеется, самые тщательные проверки, подтвердившие, что в действительности это не так).
Действительно, родственники усопших почти всегда произносили эти слова. Их же два дня назад изрекли и родители несчастной девушки, когда увидели ее в этом подвале. Мать тут же ударилась в слезы, а отец принялся нервно мерить шагами тесную комнату, в который раз уже проклиная повозку, переехавшую его дочь. Но самые яростные проклятия были обращены к некоему молодому человеку по имени мистер Генри Белдинг, который каким-то обманным путем умудрился уговорить девушку принять его предложение руки и сердца и переманил ее на свою сторону — южную сторону города. Мистер Гофридус созерцал эту сцену со всегдашним бесстрастным выражением лица и лишь время от времени, когда считал уместным, начинал бормотать слова утешения.
— Как могло такое случиться? — снова и снова стенала мать. — Дорогая моя Сивилла! Ведь она получила такое прекрасное воспитание — и вдруг полюбила такого неподходящего молодого человека. Отец его улицы мел, а мать торговала джином. Какой позор!
— Да уж, — пробубнил мистер Гофридус. — Представить невозможно, какой это был для вас удар. Что ж, по крайней мере, судьба даровала вам утешение — ведь теперь ваша дочь перешла в лучший мир и она никогда не станет женой сына подметальщика.
Мать Сивиллы бросила на мистера Гофридуса косой взгляд, но по лицу гробовщика, как всегда, невозможно было понять, что он хочет этим сказать. Так что в таком деликатном ремесле паралич лицевых мышц дает множество преимуществ.
Пин замер возле стола, засмотревшись на спокойное лицо девушки. В прохладном воздухе витал знакомый аромат смерти. В этом запахе не было ничего неприятного; вообще говоря, по представлениям Пина, смерть пахла не столько человеческим телом, сколько травяными снадобьями, которыми гробовщик натирал кожу покойников, чтобы уберечь ее от преждевременного тления. Пина нельзя было назвать чрезмерно чувствительным мальчиком. Жизнь в таком городе, как Урбс-Умида, — это азартная игра, где игроков на каждом шагу подстерегает смерть. И вот парадокс: по мере взросления их шансы прожить дольше не уменьшались, а возрастали. Если младенцу удалось протянуть до двух лет, то вполне вероятно, что он доживет и до десяти. Коли вам стукнуло пятнадцать, значит, вы определенно имеете возможность перевалить на третий десяток. Ну а тридцатилетний уже может считать, что старость ему гарантирована (старость здесь начиналась лет в сорок и заканчивалась в сорок пять).
Пин неуверенно протянул руку и осторожно коснулся пальцев девушки: они были холодны, как, должно быть, самые глубокие омуты реки Фодус. Он с грустью подумал, что бедняжка совсем молода — лет семнадцати, не более. Пину вспомнились строки, которые он однажды прочел на надгробии:
Кто умирает во цвете юности, Тот красоту уносит в рай.Пин присел на лавку. Как и всякий раз, когда он сидел вот так долгими ночами, в полном одиночестве, в этой темной холодной комнате, мысли его вновь обратились к отцу. Все-таки история с дядей Фабианом полна загадок. Пин отлично знал, что считают другие, но сам он не верил в то, что отец преступник. И ни за что бы не поверил — только услышав признание из его собственных уст. Убийца? Нет, немыслимо. Хотя, надо признать, обстоятельства говорили не в пользу Оскара Карпью. Как-никак, он исчез, а в его комнате обнаружили мертвое тело. Но доказательств-то не было. Только свидетельства соседей да умозаключения Коггли. Для них все очевидно как дважды два, но ведь они не то что умножать — складывать не умеют. А Пин складывал известные ему обстоятельства снова и снова и каждый раз приходил к одному выводу: отец невиновен. Единственный факт не давал мальчику покоя: почему в тот злополучный день Оскар Карпью не вернулся домой?
«Хватит об этом думать», — решил наконец Пин. Он улегся на лавку, заложив руки за голову, и попытался выкинуть из головы все неприятные мысли.
Пин внезапно очнулся от легкой дремоты. Комната была полностью погружена во тьму: свечи уже успели потухнуть. Соскользнув с лавки, мальчик осторожно двинулся к двери. Из мастерской доносились подозрительные звуки. Там явно кто-то был.
— Мистер Гофридус? — позвал Пин.
В следующее мгновение он ощутил легкое дуновение воздуха и услышал шуршание ткани. Не успел мальчик открыть рот, чтобы закричать, как чья-то рука легла ему на лицо и затолкала в рот мокрую тряпку. Он только почувствовал, как веки налились свинцом, все тело обмякло, и больше ничего.
ГЛАВА 6
Из дневника Пина
Когда я по совету матери начинал вести этот дневник, мне и в голову не могло прийти, что однажды мне придется записывать в него такие странные истории, как рассказ о событиях, произошедших в последнюю ночь, которую я провел возле Сивиллы в целла-морибунди. С лавки, где я лежал, можно было различить, что незваных гостей — трое; роста они разного, одеты все в черное, двое в капюшонах, один в шляпе. В мою сторону не смотрели, поэтому я отважился в третий раз нюхнуть воды Фодуса. Только я схватился за склянку, как молодой мужчина, стоявший возле стола с покойницей, заговорил:
— Мистер Пантагус, а вы уверены, что с мальчиком ничего плохого не случится?
— Не беспокойтесь, мистер Белдинг, — последовал ответ, и я разглядел, как мужчина постарше ободряюще потрепал напуганного юношу по плечу, — ничего страшного. Может, голова немного поболит, только и всего. Жизненный опыт пойдет парню на пользу.
Похоже, что мистера Белдинга, юношу лет восемнадцати, эти слова успокоили. К тому же в тот момент его занимали куда более важные вещи, нежели забота обо мне. Он отвернулся к столу и взял мертвую девушку за руку.
— Бедная милая моя Сивилла, до чего же она холодная, — удивленно пробормотал юноша.
— А чего вы ждали? — проворчала в ответ незнакомка в капюшоне. В голосе ее слышалось явное беспокойство.
Мистер Пантагус поднял на нее взгляд и ласково улыбнулся.
— Не волнуйся, Юнона, — произнес он, — мы быстро.
Я заметил, как Юнона потянула за тонкий шнурок, обвивавший ей шею, но что висело на нем, разглядеть не сумел, поскольку неизвестный предмет она зажал в ладони. Затем она быстрым движением мазнула чем-то себе под носом, прямо над верхней губой, — должно быть, каким-то неведомым снадобьем. Мазок мягко поблескивал в свете свечей. Точно так же поблескивала и верхняя губа мистера Пантагуса, — по-видимому, он произвел те же самые действия, что и Юнона.
— Что это? — спросил мистер Белдинг. — Мне это тоже нужно?
Юнона покачала головой и сделала знак, чтобы он замолчал. В правой реке у нее появился изящный флакон грушевидной формы на тонкой серебристой цепочке. Девушка стала медленно обходить комнату по кругу однообразными гипнотическими движениями раскачивая флакон туда-сюда, туда-сюда. Когда она проходила мимо, до меня донесся аромат столь сладкий, сколь горек был запах воды Фодуса из моей заветной склянки, и не удивлюсь, если столь же сильно действующий на сознание. Не в силах противиться запаху, я глубоко вдохнул ароматный воздух. Юнона же продолжала обходить комнату и, поравнявшись с мистером Белдингом, на пару мгновений задержалась у него за спиной. Вдохнув запах, юноша тут же закашлялся и зачихал.
— Что вы делаете?! — в страхе воскликнул он.
— Не волнуйтесь. Это всего лишь зелье для вызова духов, — успокоила Юнона.
— Простите, — прошептал юноша. — Просто мне никогда еще не приходилось заниматься такими вещами.
— Зато нам приходилось, — мягко возразила Юнона. — И останавливаться нельзя.
Постепенно всю комнату окутал сильный запах снадобья. Я внимательно наблюдал сквозь полуопущенные веки, как Юнона подошла к мистера Пантагусу и встала подле него, в изголовье покойницы. При мерцании свечей кожа Юноны мягко светилась под черным капюшоном. Мистер Белдинг стоял от Сивиллы сбоку и беспокойно переминался с ноги на ногу.
Мистер Пантагус запустил руку в складку плаща и извлек оттуда мешочек, затянутый шнурком. Приоткрыв его и зачерпнув полную пригоршню каких-то сушеных трав, он стал осыпать ими голосу мертвой, бормоча при этом вполголоса что-то нечленораздельное. Вновь погрузив руку в мешочек, он достал связку коротких коричневых палочек, быстро растер их меж пальце и рассыпал получившийся порошок по всему телу покойницы. Кое-какие запахи были знакомы мне: я узнал нотки корицы и аниса, но остальные чуял впервые.
Затем он достал из пышных складок рукава широкогорлый кувшин. Погрузив пальцы в темную жидкость, он разбросал брызги по комнате. Воздух потяжелел, налился запахами полыни и мирры. От такого многообразия ароматов у меня, хоть и лежавшего на лавке, голова пошла кругом. Что же до юного мистера Белдинга, то он едва не лишился чувств от тяжести переживаний и запахов; бедняга молча, с открытым ртом наблюдал за происходящим, а Юнона тем временем все стояла у него за спиной, покачивая в воздухе своим грушевидным флаконом.
Без всякого предупреждения, явно рассчитывая на драматический эффект, мистер Пантагус вдруг резко хлопнул в ладоши. От этого внезапного звука даже мое утомленное сердце внезапно подскочило в груди. Затем, возложив руки на лоб мертвой девушки, он запрокинул голову, и из-под черного капюшона послышался ясный, отчетливый голос:
— О Гадес, к тебе я взываю! О властитель подземного царства! Повелитель теней!
Голос звучал так зловеще, что по спине у меня побежали мурашки и я задрожал. А мистер Пантагус продолжал призывать:
— И ты, о царица могучая, повелительница времен года, Персефона! Услышь меня, услышь мою мольбу и откликнись на мою просьбу. Пошли к нам на один краткий миг дух вот этой умершей девушки и позволь этому человеку в последний раз поговорить со своей возлюбленной.
Слова мольбы повисли в холодном воздухе. Ничего не произошло. Вдруг мистер Белдинг тихонько ахнул и отшатнулся от стола. Я бы и сам ахнул, если бы мог, потому что Сивилла, до сих пор неподвижно лежавшая на столе, словно камень, начала шевелиться.
По телу покойницы, от головы до пят, пробежала дрожь, и из груди вырвался протяжный жалобный стон. Звук этот был столь ужасен, что мне захотелось зажать ладонями уши, но лучше бы мне было закрыть глаза. К моему величайшему ужасу, веки на лице мертвой девушки дрогнули и глаза широко распахнулись. Она обернулась к мистеру Белдингу, и по лицу ее медленно расплылась широкая улыбка. Я с силой зажмурил глаза и снова открыл их. Неужели это действительно происходит? Зачарованный, я смотрел и не верил тому, что вижу, — но нельзя отрицать, на реальность было очень похоже.
Со слезами на глазах мистер Белдинг склонился к девушке и удивленно и недоверчиво спросил:
— Дорогая Сивилла, неужели это действительно ты? Это и вправду ты?
— Да, Генри, — отвечала девушка странновато-сиплым полушепотом. — Это действительно я, твоя Сивилла. Говори скорее, любимый, у нас мало времени.
Юноша оглянулся на Юнону, которая ободряюще кивнула, и тут же пал на колени, прильнув лбом к краю стола, всхлипывая и дрожа.
— Ты должна простить меня, — произнес он сдавленным голосом. — Последние слова, что я сказал тебе, были несправедливо жестоки. Они вырвались в сердцах. Ты даже не представляешь, как я жалею о них теперь. И я даже не успел попросить прощения, когда эта повозка… тебя… тебя… — от избытка чувств он осекся, но договорил: — … переехала тебя, словно бродячую собаку.
В порыве отчаяния юноше воздел руки перед мертвым телом; плечи его содрогались, грудь судорожно вздымалась. На несколько мгновений он застыл в этой позе, но Юнона легонько толкнула его локтем.
— У нас мало времени, — шепнула она.
Мистер Белдинг попытался взять себя в руки. Вытерев нос тыльной стороной руки и пригладив вздыбившиеся на голове вихры, он, запинаясь, продолжил:
— Сивилла! Я очень сожалею о том, что сказал тебе в последний раз. Прошу, не заставляй меня всю оставшуюся жизнь жалеть о тех жестоких словах. Умоляю, скажи, что прощаешь меня!
Я бы ни за что не поверил, что трехдневный труп способен ласково улыбаться, но Сивилла — вероятно, так же глубоко тронутая речью молодого человека, как и я, — поступил именно так: лицо ее озарилось теплой улыбкой. Она даже подняла руку и слегка коснулась щеки своего бедного Генри.
— Я прощаю тебя, — сказала она и тут же легла обратно, опустив голову на подушку.
Юношу вновь сотрясли рыдания, с которыми он не в силах был справиться, и мистер Пантагус поднял на Юнону весьма озабоченный взгляд. Та осторожно потянула мистера Белдинга за рукав.
— Все кончено, нужно идти, — тихо, но твердо произнесла она. — Задерживаться здесь опасно. Не стоит делать глупостей. Если нас застанут…
— Да-да, конечно, — ответил юноша и икнул.
Мистер Пантагус распахнул дверь, и в комнату ворвался прохладный свежий воздух. Юнона подтолкнула мистера Белдинга к двери, и мистер Пантагус буквально выволок его наружу. Юнона тоже сделала движение, чтобы покинуть комнату, но вдруг резко обернулась, подошла прямо к скамейке, где я лежал, и пристально посмотрела в мои широко распахнутые глаза. Лицо ее было так близко, что я заметил выпавшую ресницу на щеке. Мне запомнилось, что от девушки исходил аромат можжевельника. В следующее мгновение она исчезла.
ГЛАВА 7
Отличное ремесло
Юнона стояла у крошечного окошка, едва впускавшего в комнату дневной свет.
«До чего же в этом городе мало солнца», — уныло подумала она, глядя на серо-багровые небеса. В последнее время по ночам тучи часами висели над Урбс-Умидой. Луна порою выглядывала из-за туч, но тут же снова скрывалась, будто не в силах вынести отвратительного зрелища, которое представлял собой раскинувшийся внизу город. Опять повалил снег. Вьюга, насвистывая свою скорбную песню, старалась пробиться сквозь щели в оконной раме; Юнона прикрыла внутренние ставни и для надежности даже опустила деревянный крюк. В комнате стало еще темнее: лишь тусклый огонь догорал в камине возле кровати да две свечи теплились в настенных канделябрах.